Надень шлем золотой. Тебя в нем напишу.
Всю выдавлю рудую краску
На небосвод ночной холста. Гляжу. И не дышу —
Тебя читаю зимней сказкой.
Все детство гиблое. Товарняки дворов.
Крушенья первобытных весен.
Все елки нищие: над призраком даров —
Кресты колючих веток-весел.
Морозы дивные – страшнее батога,
Крапивы круче иглы снега! —
Дух материнского, святого пирога,
Печь, как горящая телега,
Плывет под брюхами тюленьих грозных туч,
В пергаментах ледовых свитков,
И лишь один закатный ржавый луч —
Твоей судьбы живая нитка…
Все это вижу я, как если бы со мной
То приключилось в мире дольнем…
Так вот каков удел сей – быть женой:
Светло, пронзительно и больно.
Я в страсти живописной не сильна.
Но людям я тебя оставлю —
Я кисть, и холст, и краска, и война,
Слезы твоей скупая капля…
Гляди же, мир! Гляди – во весь свой рост
Перед тобой – мой муж сужденный.
Крут камень лба, и ветер – вперехлест
Очей, морозами сожженных,
И руки, что замесят на холстах
Всю сладость жизни, боль и силу…
Доколе я не превратилась в прах —
Тебя рисую: до могилы!
Тебя, родной: с палитрой, с топором,
С удилищем на зимней ловле,
В твоем крещении – в рубахе и с крестом,
И со свечой близ изголовья,
В иных объятиях, о коих – только Бог
Да лишь душа мужская знает:
Воск тайный рук… полынный ветер ног… —
Все на костре времен сгорает! —
В пургу, под колокольцем, на санях,
В вагонах, вымазанных беженским мазутом, —
Везде, всегда! – покуда твердь в огнях —
Запечатлею до минуты