– Господи, зачем оно тебе?
– Не знаю.
– И как его звали?
– Хосров.
– Как, как?
– Не знаю, не помню, да и не знала…
Замирание сердца
Тихий.
Далекий.
Беспокойные утра.
Ночи в тревоге.
Грустноглазое солнце
Светило равнины
Чьи-то чертоги
Из серебра и глины.
Здравствуй, далекий
Все прахом станет
Ложь не обманет
Измены не будет
Меж нами
Лисой проскользнувшей.
Чисты перед богом
И если желали кого-то
То только самих себя.
Просто шепнуть прощай
Дать тишине на чай
И успокоить голос.
Ветреными ночами
Свидетелей не было с нами
И сами не стали ими
Бредущими по пустыне
Синей любви
Вдвоем.
А за скалой каньон
И этой пропастью чувства
Нам не спуститься
Чувствуешь, я миллионом
Искринок
И звезд
Окружила твой сон.
Переросла любовью.
И проросла в весенний
Пахнущий чернозем
Стать его хлебом и солью
И в этом мире дольнем
Была я твоим застольем
И ты причащался мною
А вера была вином.
Прощай.
Мы прочли друг друга
В мечтах.
И пьянящая вьюга
Цветущих пыльцой садов
Покровом была нам
Хосров.
– Что такое Хосров?
– Имя какого-то из персидских царей, из Сасанидов, но все это нисколько не важно…
Это был темный человек, совпавший с чем-то выше – с неким кибер-амуром, пролетавшим по компьютерным просторам и зацепившим в ночном эфире два одиночества.
Ее и Его, даже не мое.
…мир то набегал волной, то отступал и ты проваливался в липкий и странный туман одиночества. И ты ненавидел все в этот момент за то, что из года в год обречен на это – на царапанье по стене, по бумаге, на шлепание клавишами от бессмысленности и неумения рассказать все, что чувствуешь миру.
От немоты, от потерянности, от подвешенности под потолком, где друзья – далеки, а люди – не те…
Все не те, не такие.
С детства, с первого осознания ты учился быть только с собой, ибо те, кто тебя знал оставались, но ненадолго. Тех, кто любил, было еще меньше. Их почти не было. И стены становились другими, и птицы ходили по пятам, неся какую-то чушь, и путь весеннего ростка из-под земли был слышим, как только смолкали звуки.
А «Ностальгия» Тарковского казалась уже не таким скучным фильмом, потому что вокруг было все такое же: пристальное поблескивание листьев, туманность капающего пространства и потрескавшиеся стены. И в этот момент мир любил тебя, благодарный вниманию к сущности вещей.
Но ты его ненавидел.
Мне кажется, все мои мольбы об успехе молчаливые боги награждают все новым и новым заточением в себе. Я, конечно, понимаю, зачем – но, бог мой, с каждым годом привыкания к этому пустота вокруг становится все более и более невыносимой.