(Быт. 1, 31).
Книга Бытия говорит о шести днях сотворения мира. Но что мы можем знать о днях Божиих? У Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день (2 Пет. 3, 8). Что для Предвечного эти тысячи и миллионы, миллиарды и сикстиллионы лет, подсчет периодов и эпох, вся эта земная арифметика? Даже для человека время может двигаться очень по-разному: оно то «летит», то «тянется», вовсе не сообразуясь с тиканьем механических часов. В мгновения смертельной опасности или агонии человек может как бы заново пережить всю прожитую жизнь до мельчайших подробностей: проходит всего несколько секунд, а перед ним проносятся картины десятилетий. Неделя Шестоднева, по высказанному еще в древности мнению святых отцов, – это просто тот срок, за который Всевышний благоволил показать в видении первому человеку Адаму, а затем и Боговидцу Моисею, как именно был сотворен мир.
Для Бога нет времени: Его обитель – вечность. Но понятие о вечности принадлежит к числу тех, которые не вмещаются в ограниченный земной рассудок. Вечность вовсе не время, удлиняющееся в обе стороны, как представляется плоской человеческой логике, – нет, это совершенно иная форма бытия. О чем-то подобном начинают догадываться математики, когда говорят о многомерности вместо привычных трех пространственных и четвертого, временного измерений. Счастье Царства Небесного потому и непредставимо для нас, что тайны вечности не описываются человеческим языком. Но попытаться хоть как-то приблизиться к представлению о вечности необходимо. Это нужно хотя бы для того, чтобы заставить умолкнуть ропотников, находящих изъяны и ущербность в творении, которое Сам Всемогущий Создатель нашел весьма хорошим, совершенным. Пытаясь сопоставить вечность и временный мир, попробуем прибегнуть к образу.
Представьте себе прекраснейшую огромную картину, созданную гениальным живописцем. Если встать от этой картины поодаль и окинуть ее взором, она услаждает зрение и радует сердце. Но, если кто-то подойдет к холсту вплотную и уткнется в него носом, он увидит только отдельные мазки красок, которые могут показаться ему грубыми и беспорядочными. Вправе ли такой «знаток» судить о красоте произведения или тем паче критиковать его? А ведь в отношении к картине мира, созданной Всевышним Художником, наше положение еще хуже, чем у этого «знатока». Мы не просто уткнулись в холст мироздания – мы пребываем в самой плоскости необозримой картины мира, в крошечном ее кусочке. Мы копошимся среди непонятных нам, кажущихся случайными сочетаний цвета, света и тени: вот и все наше «пространство – время».