– Ооо–ой, мамочка, такого не бывает! Ты что, не надо, ты порвёшь меня!
– Не бойся ты, дурочка, я же не Коля и не Толя, я очень нежно тебя возьму, ровно настолько, насколько ты сама захочешь, кто же от такого отказывается? – любя стал нашёптывать ей Сима тихим своим голосом.
Машенька опустила ножки на пол и несмело взяла двумя узкими ладошками «биту» Симы, на которой блестел «напальчник», натянутый до половины. Она словно взвесила его член и осторожно поводила туда-обратно ладошками. Сима очень нежно потянул её за пышный затылок лицом к члену. Маша отстранилась. А Коля, то ли глазами на затылке, то ли украдкой подглядев (когда я обернулся на его голос, он по-прежнему смотрел вперёд), хрипло промяукал:
– Неа, в рот не даёт, боится, что порвём, а твою оглоблю точно не всосёт, брат жидомассон.
Сима отпустил её затылок и совсем тихо ей сказал:
– Да ты не бойся, ротик закрой, личико мне дай свое, сама, сама…
И она подалась вперёд лицом, словно подставляя его под пощечины, и закрыла глаза, плотно сжав губы. Сима погладил её «битой» по щеке, потом по другой, потом по шее, причём, когда он гладил её вытянутую длинную шею с родинкой на сонной артерии (которую я заметил в полумраке, когда любовался на её лицо сверху, сидя рядом с Юрцом), то его выбритый пах не доставал до её лица добрых 15 см, кулак точно пролез бы в зазор между её лицом и его плоским животом. Сима нежно нащупал её руки и потянул за них, поднимая её из сидения. Маша стала особенно послушной, я подмечал любые микро сопротивления её движений, потому что более всего меня занимал гложущий с детства вопрос о единстве и борьбе противоположностей. Это я сейчас так формулирую, а тогда был просто неоформленный вопрос, но он был тогда, и есть сейчас, и от более понятной с годами формулировки яснее почему-то не становится…
Сима сам сел на её теплое место (энергетику тепла я чувствовал чётко), а Машу посадил на себя, лицом к себе. И стал целовать её шею и лицо, руками нежно поддерживая её кругленькую попку. Я уже смотрел, не стесняясь, и я стал вдруг уважать этого тихоню, потому что точно знал – я буду делать так же – столько нежности и какого-то наития было в его действиях. Он и на кроссе всегда учил – подлетаешь к трамплину, хоть и трассу знаешь, а должен чувствовать, получится прыжок или нет, если нет – не прыгай этот трамплин, может за ним впереди идущий упал, поэтому ты и не почувствовал удачу, и сам не упадёшь и его не покалечишь.