—
Баня за домом. Натопим завтра.
Еще одного матраца в лачуге не было, поэтому
пришлось делать самим — их сухого мха, припасенного в сарае.
Через день Нарва, не сказав ни слова исчезла,
и вернулась только к вечеру с мешком, полным одежды:
—
Это тебе. В деревне мне должны были. Вот и обменяла. Тут только
легкое, но на следующей неделе обещали дать зимнюю куртку, валенки
и штаны с начесом. Надо только наварить зелий. Поможешь?
Нику не надо было просить о помощи. Забота
старой травницы была единственным светлым пятном в ее жизни, с тех
пора как она перешла на корабль андракийцев.
Они вместе бродили по лесу в поисках поздних
пожухлых трав и подсохших ягод, потом колдовали над большим котлом,
умудряясь как-то общаться и понимать друг друга.
—
Да ты просто сокровище, милая, — восхищалась Нарва, наблюдая за
тем, как мутное зелье, над которым она долгое время безрезультатно
билась, в руках Доминики превращалось в кристальную
слезу.
До
начала зимы они обошли половину долины. Травница показывала
потайные тропки и переходы, рассказывала, где кто живет, к кому из
жителей деревни в случае чего можно обратиться за помощью, а кого
лучше обходить десятой дорогой. Ника впитывала, училась, потихоньку
осваиваясь на новом месте, но не оставляя надежды вернуться
обратно.
Про хозяина Нарва говорила редко и неохотно.
Она считала зазорным перемывать кости молодому кхассеру и вообще
относилась к нему с заметным уважением. Если и говорила, то
исключительно с почтительной интонацией и по делу. А Ника каждый
раз ругала себя последними словами, потому что стоило только
услышать его имя, как в груди что-то подскакивало, больно ударяясь
о ребра. Она ненавидела его, но с каким-то отчаянием высматривала
среди лесных троп и, затаив дыхание, ловила каждое слово,
оброненное Нарвой.
Так она узнала, что кхассера в замке нет, что
он уехал на всю зиму, куда-то далеко на границу с Милрадией, и не
вернется вплоть до самой весны. Это была хорошая весть, но той
ночью Ника почему-то не могла заснуть.
Время шло. Лютые бураны, спустившиеся с гор,
заметали долину снегом. И каждое утро в маленькой лачуге теперь
начиналось с того, чтобы откопать эту самую лачугу. Открыть
заваленную сугробами дверь, прочистить проходы до колодца, отхожего
места, сарая и бани. К середине зимы эти проходы были высотой почти
вровень с окнами, и все больше походили на снежные
тоннели.