— Может, шарахнуть ее «Ступефаем»? — предложил Квиррелл.
— Шарахни, если тебе охота левитировать ее до самого замка, —
зельевар решительно подошел к зарывшейся по пояс в снег
прорицательнице, подхватил под мышки, и, выдернув из сугроба,
поставил на ноги: — Проще уже дотащить ее... Пусть потом отсыпается
где-нибудь. Лишь бы с директором не встретиться.
Но его надежда не сбылась: за порогом школы их ждал Альбус
Дамблдор собственной персоной.
Сложив руки на груди, он молча созерцал объявившуюся в дверях
троицу, извалянную в снегу и нетвердо держащуюся на ногах.
— Э-э-э... с Рождеством... — Квиррелл попытался вежливо
улыбнуться.
— Взаимно, — сурово пророкотал директор, выдержав
многозначительную паузу.
— Дедуля, пр-ривет! — подала голос Трелони, которая до этого уже
начала было подремывать в крепко держащих ее руках.
— Вы свободны, джентльмены, — тон Дамблдора стал совсем ледяным.
— О мисс Трелони я позабочусь сам. Ваше счастье, господа, что вы
уже не студенты.
Они отпустили Сивиллу, которая тут же свернулась сонным
калачиком на полу, и поспешили по лестнице в жилое крыло.
Уже стоя каждый перед своей дверью, переглянулись — и
расхохотались оба.
— Такого директору и не снилось! — сквозь смех проговорил
Квиринус.
— Это точно! — в тон ему ответил ему Северус.
Таких скрипучих качелей не было, наверное, больше нигде.
Покряхтывали звенья цепей, взвизгивали при каждом движении ржавые
болты в разбитых пазах перекладины, что-то звякало и дребезжало под
облезлым деревянным сиденьем. И все вместе рождало единый звук —
унылый, мерный, однообразный. Рядом проезжали автомобили, шли люди,
бродили по старой брусчатке голуби... но прочие звуки словно
переложили толстым слоем ваты, оставив на свободе лишь скрип на
детской площадке.
На качелях сидела мама — совсем молодая, веселая. Она
раскачивалась, длинные черные волосы то стелились по ветру, то
скрывали смеющееся лицо... Кажется, она что-то кричала ему, но ни
слов, ни смеха не было слышно, только стонали и скрежетали
качели.
Он видел, что цепь сильно перетерлась в нескольких местах, болты
вот-вот вылетят, а мать так беспечно заставляет сиденье взлетать
все выше и выше... Надо предостеречь ее, остановить опасный полет,
но ноги не слушаются, руки будто налиты свинцом, крик застревает в
горле, в легких уже не воздух, а раскаленный песок, и стынет сердце
от невыносимого, надсадного скрипа...