Позже я еще несколько раз приезжал в Ферапонтово, жил здесь, писал, и всегда ощущение какого-то радостного чуда не покидало меня.
* * *
Начало 80-х. Решил повести свою маленькую дочку на выставку художников-авангардистов на Малой Грузинской, где выставился и сам. Подходим к дверям. На крыльце, загородив вход на выставку, лежит пьяный человек. Глаза закрыты, на лице счастливая улыбка. Мы подошли, и я говорю: «Смотри, Наташенька, это великий русский художник Анатолий Зверев».
Мы осторожно перешагнули через неподвижно лежащее тело и вошли в вестибюль. И многие, кто шел на выставку, переступали, не догадываясь, что этот человек – последняя легенда московского андеграунда, чьи работы в скором времени будут украшать лучшие коллекции и галереи мира.
* * *
Году, помнится, в 83-м я бродил по молодежной выставке в Манеже в огорчении оттого, что мои театральные плакаты не повесили, хотя на выставку взяли. Неожиданно мой взгляд остановился на трех небольших живописных работах, скромно висевших в углу. Имя художника было в траурной рамке, дата смерти – недавняя. Попытаюсь по памяти описать эти работы, хотя по прошествии времени это нелегко, а главное в них – состояние – передать словами просто невозможно. Написаны они были в сдержанной, приглушенной гамме и очень простой эскизной манере.
На первом холсте – человек, больше похожий на тень, в больничной пижаме, с серым пятном вместо лица, стоит возле двери палаты. Дверь приоткрыта, и возникает ощущение, что сейчас человек-тень исчезнет, растает за этой дверью.
Второй холст – похороны. Понурая толпа несет гроб. Все написано очень условно, схематично, как в тумане, и напоминает страшный сон.
Но третий холст потряс меня своей унылой безысходностью. Больничный туалет и в перспективе три белых унитаза. И все.
Более жуткого символа одиночества и беззащитности перед неотвратимо надвигающейся смертью я до сих пор не видел ни у одного художника. Все аллегории на эту тему – наивные страшилки. У меня, хорошо знакомого с подобными «интерьерами», больно защемило в груди и все вокруг показалось ненужной суетой. Передо мной были работы – подлинное переживание реалий уходящей жизни, без прикрас и пафоса, образы отчаяния в своей простоте и откровенности, атрибуты мучительно монотонной больничной повседневности. Они, эти тихие работы, стали для автора последним вздохом зыбкой надежды перед погружением в никуда.