— Подними голову.
У виссарата был низкий глубокий голос с легкой хрипотцой. Сильный, обволакивающий. И жесткий выговор, от которого морозило. При других обстоятельствах я бы назвала этот голос приятным. Но не теперь. Сейчас сама эта мысль казалась невозможной и преступной. Я не должна так думать. Карнех с отвратительным скрежетом придвинул стул на плитках искусственного камня и сел, постукивая набалдашником трости по окованному носку своего сапога. Раздавался мерный металлический звук, а мне казалось, будто на жестяной подоконник с большой высоты срывается вода. Капля за каплей. Так было всегда за моим окном, когда заканчивался дождь. В ночной тишине этот звук особенно раздражал.
Я не стала упираться — нужно делать то, что он просит. По крайней мере, пока это разумно. Не знаю, чего он потребует после. Я подняла голову, но смотрела по-прежнему вниз. Не хотела видеть его лицо, его глаза. Когда он смотрел на меня совсем близко там, у камеры, я чувствовала оцепенение, но не могла отвести взгляд. Как заколдованная. Три зрачка почти сливались в перевернутый треугольник. На меня смотрел хищник. И в голове пойманной бабочкой билась лишь одна мысль — я ничто против него.
— Смотри на меня.
Я вздохнула, сглатывая вязкую слюну, во рту пересохло. Не сразу, но я все же подняла глаза, но смотрела все равно будто сквозь него. Словно в объективе камеры наводила фокус на дальний предмет. Видела лишь мутное пятно, очертания. Но я буквально кожей чувствовала его присутствие. Его силу.
— Распусти волосы.
Он отдавал команды, словно имел на это полное право. И все во мне подчинялось. Я будто не допускала мысли о том, чтобы воспротивиться. Я подняла дрожащие руки, перекинула через плечо толстую золотистую косу и с трудом стащила старую запутавшуюся резинку, отрезанную когда-то от капронового чулка. Руки не слушались. Негнущиеся пальцы ощущались протезами. Хотелось плакать. Отчего-то казалось, что он может отрезать волосы — мое единственное украшение. Что хочет отрезать. Бабушка часто повторяла, что в них моя красота. Они напоминали благородное потемневшее золото. Но разве важна красота сейчас? Здесь? Когда пришли они?
Наконец, я расплела, волосы повисли до пояса куском пакли. Они пахли грязью — я это чувствовала. Я вся пахла грязью, потом, тюрьмой. Я пахла войной, дымом, страхом, как и все теперь.