– Спишь? – проворковал он на ухо
и поцеловал в шею.
– Еще нет, – тихо ответила я и
развернулась к нему.
Он взял меня за подбородок и
впился в губы страстным поцелуем, от которого по телу прокатилась внезапная
волна возбуждения. Затем его поцелуй стал настойчивее, и я поняла, что ему
нужно.
Я зарылась пальцами в его
волосах, и непроизвольно простонала, когда он положил горячую ладонь на мою
грудь. Затем Платон стянул с меня ночную сорочку, следом трусики и снова
поцеловал в губы.
Он тискал и ласкал мою грудь, целовал
в шею, гладил живот, рукой спускался к лону и подушечкой пальца аккуратно рисовал
круги на чувственной горошинке.
Боже, как хорошо!
Я так скучала по нашей близости.
Последний раз у нас это было
месяц назад.
Мы стали редко совпадать в
желании. То он, то я сильно уставали.
Сегодня тоже был трудный день,
но сейчас мы оба горели от желания обладать друг другом. Хотелось обнимать его
крепкое тело, чувствовать его, дышать им.
Ловить момент и наслаждаться.
Наше дыхание слилось в одно,
языки сплетались в диком танце. Он навис надо мной, осторожно развел мои ноги
шире, посмотрел в глаза с затуманенным от возбуждения взглядом и медленно вошел.
Он поцеловал еще глубже, поглощая мои стоны и начал аккуратно двигаться, затем принялся
толкаться еще быстрее и сильнее.
Я потерялась в ощущениях. Платон
прижимал меня к себе, и всё остальное перестало существовать. Но сквозь вихрь
эмоций до меня долетел едва слышный скрип кровати под нами.
Дина заворочалась в своей
кроватке, и ее сонное хныканье прорвалось через наш барьер страсти.
Я хотела остановиться, но
Платон, словно чувствуя мое замешательство, еще сильнее притянул меня к себе.
И тут дверь в спальню с грохотом
распахнулась.
– Что же вы делаете?! – свекровь
буквально вплыла в комнату, как штормовая волна. Ее глаза горели яростью, а
голос звенел от негодования.
Я замерла, чувствуя, как горячая
волна стыда заливала меня с головы до ног.
– При ребенке постеснялись бы! –
прошипела она, не опуская палец, которым указывала на нас, словно мы были
осуждены на месте.
Платон резко сел, но его лицо
оставалось холодным, будто он изо всех сил сдерживал гнев.
– Мам, это не твое дело! – его
голос был низким, почти рычащим.
– Не мое? – ее брови взлетели
вверх. – Ты называешь это семьей? Стыд да позор!