И Фома очень часто как будто проникал в ее сознание, в котором он, словно являясь частью ее воображения, видел себя более убедительным, таким, каким ему, наверное, хотелось бы быть по-настоящему; и перед его глазами, как на экране монитора или телевизора, всплывала картина, в которой едва узнавалась прежняя Лера, неизвестная ни ему, ни Белинде, ни, как можно подумать, кому бы то ни было; сливалось многое воедино, и монстр казался привлекательным, но отталкивающим въяве, так иногда Фонский старался избегать долгих снов, как и долгого одиночества, когда рядом не семенила, не шуршала, не суетился Бларина, отвлекая и надоедая своими навязчивыми вопросами, не навязывает ли она, не надоедает ли она своими вопросами.
Почему же она, эта неизвестная девочка, так его волнует, почему теперь при ее упоминании он ощущает себя школьником; слишком юная и беззащитная, слишком легкая и доступная, слишком возможная? – тут показаться может всякое.
Бларина описывала Леру, как очень озорную девочку, которой многое в детстве пришлось пережить, при этом делала страшные глаза, и перебарщивая с многозначительными паузами.
Невнимательный же Фома даже как будто упустил из виду первое упоминание о ней, о Лере, чем впоследствии очень тревожился, словно старался припомнить начало сна, но ему не удавалось приблизиться к разгадке ни днем, ни неделей позже, а образ сестры Блариной разрастался, развивался самостоятельно.
Белинда сама по себе казалась не очень разговорчивой в сравнении с другими девушками, может быть, так решил Фонский по первому времени, первому впечатлению, отталкиваясь от своего прошлого или шаблонно журнальной точки зрения, будто женщинам свойственно говорить больше мужчин в три, в четыре раза.
Обычно он, Фома, вел беседу или светский разговор с кем бы то ни было, даже при встрече с друзьями, правда, с его друзьями, и не особо переживал, в каком русле вести диалог.
Общие знакомые перечислялись на пальцах одной руки, не считая того, что видели они каждого не больше двух раз в год, так что даже выражение «знакомые» кажется весьма условным.
Позже Белинда упомянула, что Леру увезли несколько лет назад в Чеширск, в один из пансионатов для одаренных детей, и Фома, знающий немного больше, понимал, что город-то пользуется самой суетной и дурной славой, особенно, в западном Дарграде, где слова «пансионат» и «одаренность» в круге зажиточных людей понимались по-разному, иногда как контекстуальные антонимы, иногда до своего противоположного значения; и Фонский в очередной раз смотрел на располневшую Бларину, в очередной раз сожалея, что с нею связался, потому что уже осознавал, что кроме животной страсти, необузданности, раскрепощенности, того, что ему так не хватало, но к чему он стремился, как любой анекдот, где мужчина желает остаться с двумя сразу, в ней, в Белинде, ничего, что могло бы его насытить, не находилось, ноль, пустота, которую ничем невозможно заполнить, даже ее озабоченностью.