Он был до неприличия симпатичен. По телевизору и по радио крутили песенки типа «Marcia Baila», хита группы «Les Rita Mitsouko». В клубах золотая молодежь отплясывала под Дао[6], и некая дива из Южной Америки, чем-то похожая на Лорен Бэколл[7], отчеканивала одуряющую односложную румбу: «Ты, ты, мой ты…» В моде у исполнителей были забористый юмор, андрогинность и китч. Когда Лио[8] в пурпурном корсете стала угрожающе призывать: «Внимание на брюнеток!» – блондинки подняли бунт. Каролин Лёб укрывала «ватой» своей лени все, что только можно[9]. Это был расцвет «клип-культуры», свободного радио и своего рода «криминального чтива» задолго до знаменитого фильма. Готье, естественно, предвосхищал все это.
Тогда еще не совсем устоялись все те термины и понятия, которыми мы оперируем сейчас. Доисторические времена! Время, когда уже появилась новая чума – СПИД, но тогда об этом еще мало что знали. Эпоха Миттерана активно проявляла себя во всех областях жизни нации. Его самый преданный посол носил стоячий воротничок а-ля Мао и костюм от Мюглера. Жак Ланг[10] относился к моде с большим почтением. Довольно быстро выяснилось, что команда Миттерана прекрасно во всем разбирается. Их высмеивали только вышедшие в тираж актеры и неисправимые грымзы, то есть стариканы и обветшалые реакционеры – компания старомодных, втайне надеявшихся на возвращение Жискара д’Эстена персонажей.
Тельняшка, прическа «ежик», острый язык, детский энтузиазм делали Готье, засевшего в своем безумном ателье, необычайно похожим на мультипликационного персонажа, на Тентена[11] в стране оборок. Десять лет он кружил по предместьям, жадно поглощая, как губка, все, что видел, впитывая в себя театр улиц, отражая все свои впечатления в альбомах для рисования. Дотошный Готье проникал повсюду и вникал во все: понимая, что в моде наступает кризис, он в своем 93-м департаменте, департаменте Сена – Сен-Дени, подстерегал момент, когда мир от Лондона до Нью-Йорка охватит жажда урбанистического эпатажа. Новая манера ходить, танцевать и франтить тотчас же через кальку переносилась на цветной картон этим юным энергичным энтомологом. Он был исступленным летописцем наступившего десятилетия винила.
Во время разговора он постепенно разрушал мой план. Мои вопросы повисали в воздухе. Мода, полагал Готье, является не искусством, а неким легкомысленным занятием, которое не стоит принимать слишком всерьез. Авангард? Какой еще авангард? Да просто те, кто создает одежду, улавливают дух времени и как могут его передают, более или менее талантливо, вот и всё. Художники? Нет, определенно нет, во всяком случае, они передают его совсем не так, как писатели. В античные времена иерархия была, по его мнению, более строгой, и тогда не смешивали высокую культуру с массовой. Он вовсе не стремился к провокационности – Готье воплощал здравый смысл и источал добродушие. Этими «не», «не, «не» он разрушал заданную программу, отвергал сакрализацию Высокой моды. Его никак нельзя было обвинять в «поражении мысли». Я вернулась в редакцию с интересным, свежим, лишенным даже намека на потенциальный скандал интервью. Человек, который украшал женщин бюстгальтерами с конусообразными чашечками, как у африканских богинь, который наводнил общественные места валькириями в пачках, кожанках и расшнурованных кедах