– Та ще не слепа!
Перед отъездом он зашел попрощаться. И застал мужика. Тот радостно вскинулся из-за стола:
– Люблю такого гостя! Варьк, будет разговор. Стаканчик чистенький. А сперва вопрос, – и, не сводя с Куньина загадочных глаз, отодвинул бутылку.
Куньин дотянулся, на середину поставил.
– Хозяин! – сказал мужик удивленно. – Во как. Молчу.
– Ты, дядя, домой топал бы со своей посудой.
– А я дома. Это ты – блудить, приблудыш!
– Лихоньки, ох лихоньки мои! Ой, оба геть!
Мужик убрался, но не раз за вечер стучал в окна, в дверь. Хозяйка открывала, просящее шептала что-то… Выходил и Куньин. Пятясь, мужик отбегал по траве. И опять покрикивал и колотил в запертую дверь.
Склонив лысеющую голову, Куньин сидел на кровати. С приколотых к стенам картинок глядели какие-то розовые звери. За занавеской тускнели стеклянные шкафы.
– Все у тебя лихоньки! – хмурился. – А замуж бы за меня пошла?
– У меня свое и у вас свое. Замуж! Руку тогда погладил. Не как другие… Приласкал. Три месячка с мужем и пожила – схоронила. Придешь вечером к пруду, бабы-то… У какой ребятишки али скотина… и такое надумаешь о себе! Вон ты уже лысеешь.
– Это на подлодке служил, – сказал Куньин. – На Севере.
– Съедет медпункт в ракушечник, строют его, пущу человика с жинкой. Все не одна…
Куньин отыскал кепку и туго надвинул на лоб.
* * *
Пять лет спустя, проездом в Крым, с женой-мурманчанкой, тучной блондинкой, он заночевал в районной гостинице.
Была двухэтажная, старая, деревянная. Повсюду что-то скрипело и постреливало, словно в печах жгли сухие поленья.
Куньин прилег в номере, задремал. И пробудился будто бы тотчас: привиделись река, сумеречный свет, он на веслах… какая-то старуха, сидит на корме, задышно приоткрыт жалобный рот. И вот обнимается с этой старухой…
Куньин сошел в коридор.
Седая тетка домывала полы. Возле нее топтался, держась за подол, кривоногенький карапуз с большим бледным лицом.
– Ох, лихоньки, лихоньки! – вздохнули за спиной.
Он вытер ладонью потную плешь и, обмирая, медленно обернулся.
Женщину он не узнал.