…Особых причин задерживаться в тот день не было, просто не торопился, шёл потихоньку, по сторонам поглядывал. Завечерял. К зимовью свернул и сразу услышал, как ведром кто-то брякает:
– Во, блин, гости у меня, а я тащусь еле-еле.
И уже совсем близко подошёл, когда что-то заставило насторожиться, потом уже понял что, – свет в окошке не горел.
Но в зимовье кто-то был, слышался шум, вроде вздохи, урчание. Юра шагнул в сторону от тропинки и присел за высокий, старый пень. Винтовку стащил и тихо оттянул затвор, патрон уже сидел в патроннике. Ведро, видимо, по полу каталось, брякало. Двери были открыты, висели на одной петле, а что внутри – не видно, сумерки уже.
Посидев за пеньком и послушав, понял, что в зимовье какой-то зверь, но какой? Для медведя вроде бы поздно уже – вторая половина ноября. Но решил поостеречься. Ещё посидел. В зимовье кто-то чавкал.
– Что он там жрёт?
Никто не выходил, быстро темнело.
– Замерзнешь тут, возле пенька, уж лучше воевать, пока светло.
Приготовившись и набрав полную грудь воздуха, хозяин зимовья хрипло крикнул:
– Эй, выходи!
В зимовье так охнуло, что чуть винтовка из рук не выпала, машинально бросил взгляд куда-то вверх, куда улетело в стылом воздухе это рявканье. Стало тихо, медведь, а это был он, затаился.
– Но он-то в зимовье, а я у пенька, а уже звёзды появляются. – Выходи, сказал! – В ответ только стекла из оконца брызнули, что-то затрещало внутри, доски какие-то лопались. – Вот скотина, – подумал охотник, – мало того, что продукты сожрал, наверное, так ещё и ломает что-то.
Нижние венцы зимовья были совсем гнилые, пулю они не задержат, правда и убить не убьёшь, но как-то выгонять надо. Прицелившись прямо под окошком, выстрелил. Заорал медведь благим матом, заходило ходуном зимовьишко. Можно было только представлять, что там творилось. А наружу не выходил. Маленько затихать стал, ещё раз выстрелил Юра, и снова дикий вопль, рёв. Огромный зверина вихрем вылетел из зимовья и, не останавливаясь, не смолкая, со всего маху влетел в прибрежный ерник, только кусты затрещали. И снова всё смолкло. Далеко в хребте потухло эхо. Тускло, холодным блеском проявились звезды.
В зимовье было всё смешано. Около дюжины банок «сгущёнки» были изжёваны, полувыдавлены, полувыбежали. Мука покрывала всё: нары, пол, стол, стены. Вся одежда, постель, были на полу, всё изорвано, нары наполовину сломаны. В довершение, всё было залито кровью, даже все стены были в крови.