Я набираю полную грудь воздуха.
Я могу это сделать.
Кроме прикосновений. Вот этого я не могу. Мне надо, чтобы она поняла – и не требовала от меня этого. Ласково глажу ее по спине.
– Я не переношу, когда ко мне прикасаются, Анастейша.
– Знаю. Только не понимаю почему. – Ее дыхание щекочет мне щеку.
Рассказать ей? Захочет ли она слушать про этот кошмар? Мой кошмар? Может, просто намекнуть ей? Дать подсказку?
– У меня было ужасное детство. Один из сутенеров матери…
– Вот ты где, маленький засранец.
Нет. Нет. Нет. Не надо. Только не ожог.
– Мама! Мама!
– Она не слышит тебя, чертов ублюдок. – Он хватает меня за волосы и выволакивает из-под кухонного стола.
– Оу. Оу. Оу.
Он курит. Вонь. Сигаретная. Грязная. Страшная. Он тоже грязный. Как мусорный бак. Как помойка. Он пьет коричневое пойло. Из бутылки.
– Да если бы и слышала, насрать ей на тебя, – орет он. Он всегда орет.
Он бьет меня по лицу. И еще. И еще. Нет. Нет.
Я бросаюсь на него с кулаками. Но он хохочет. И затягивается сигаретой. Ее конец разгорается, становится ярко-красным и оранжевым.
– Ожог, – говорит он.
Нет. Нет.
Боль. Боль. Боль. Запах.
Ожог. Ожог. Ожог.
Боль. Нет. Нет. Нет.
Я вою.
Вою.
– Мама! Мама!
Он хохочет, хохочет. У него нет двух зубов.
Я содрогаюсь. Мои воспоминания и кошмары наплывают на меня, словно дым от его выброшенной сигареты, затуманивают мое сознание, тащат назад, во времена страха и бессилия.
Говорю Ане, что помню все, и она еще крепче меня обнимает. Ее щека касается моей. Я чувствую ее нежную, теплую кожу, и это возвращает меня в сегодняшний день.
– Она обижала тебя? Твоя мать? – Голос Аны дрожит.
– Нет, насколько я помню. Но она меня почти не замечала. Не защищала от своего дружка.
Она была слабая и бесхарактерная, а он сумасшедший урод.
– По-моему, это я заботился о ней, а не наоборот. Когда она в конце концов свела счеты с жизнью, прошло четыре дня, прежде чем кто-то забил тревогу и нашел нас… Я это помню. – Я закрываю глаза и вижу, словно в тумане, мать, безвольно лежащую на полу. Я укрываю ее своим одеялом и сворачиваюсь в клубочек рядом с ней.
– Хреново тебе пришлось! – ужасается Анастейша.
– На мою долю выпали все пятьдесят оттенков мрака.
Она прижимается губами к моей шее, они нежно давят на кожу. И я знаю, что это не только жалость. Это утешение, может быть, даже понимание. Моя милая, добрая Ана.