Впрочем, без толку, Павлик был непоколебим.
Довольно скоро приехала снаряга: внедорожник, зверь-машина с полным
багажником добра, мощным переносным аккумулятором, сетевыми минами,
устройствами слежения, ружьями-парализаторами, холодным оружием, с
ящиком фармацеи. Была даже царь-приблуда, новейшая охранная хрень с
собственным периметром. А людей не было.
—
Своих бери, — категорически отрезал майор.
Шульга и сам задумывался, не поискать ли да
не привлечь оставшихся охотников, но не решился. В плане
контингента большой урон колыбе нанесли чёртовы мозгоеды. Забери он
сейчас на ловлю парней, оставшихся при его мамке с захиревшим
бизнесом -- и на рогах-копытах можно ставить жирный крест. Порой
удавалось ребятам добыть рогача или саблезуба, а матери — сбыть.
Нет, так дело не пойдёт.
Выручил начальник лагеря. Узнав, что для
ловли нужна команда покрупнее да посильнее, выделил своих двоих
вохровцев, да снял с бульдозера Сан Саныча, здоровенного бугая из
зеков.
Сан Санычу, как и Лёхе, срок скостили, а
вохровцы написали заявление на отпуск. Им Павлик тупо заплатил из
Минобороновского янтарного фонда, половину авансом, половину обещал
по завершению дела. Потом эти камни осядут в его собственном
кармане, потому что консервам зарплата не нужна. На вохровцев
Алексей без усмешки взглянуть теперь не мог, а на Сан Саныча,
наоборот, старался не смотреть, чем-то ему нравился этот мрачный
здоровяк с рыжей бородой, раздери тя мозгоед. Проскальзывало порою
в нем, сквозь напускную грубость, что-то глубоко интеллигентское и
правильное, словно вырос в хорошей семье. О себе тот не трепался,
сидел повторно за тяжкие телесные. Ничего, даст бог, отделаются
малой кровью, тогда Саныч выйдет по удо, а Шульга выйдет
благодетелем. Историю пишут победители, а он целился в
яблочко.
Алексей любил пружинистую мягкость палой
хвои, свежайший воздух молодого сосняка, такой прохладный ранним
утром и жаркий, благоухающий горячей смолой в полдень. Любил пение
птиц в верхушках, поближе к солнцу, там, где могучие секвойи
возвышались над соснами, такие высокие, словно с богом говорить
собрались, и тот особый тихий хруст, с которым ступали по тонким
палым веткам его высокие берцы. Любил он тяжесть ружья в руке и
кованых тяжёлых ножей за поясом и в нарукавье. Последние годы
Шульга больше бухгалтерию вёл, чем по лесу ходил, малость
обленился, но в памяти свято хранил сладкое чувство поиска добычи,
нетерпения и азарта, подобное первому свиданию с красоткой, и так и
эдак в мыслях бьётся: завалю, не завалю? Встреча с прекрасным,
ловушка, ну, чья судьба сильнее? Погоня по кровавому следу и,
разумеется, победа, когда ты первый раз целуешь её теперь
податливые губы или подходишь к подстреленному зубарю с ножом в
руке, для акта милосердия. Он вздохнул и понял, что незамысловато и
тупо счастлив, как бывало в детстве, когда его, сопляка, отец водил
на первые промыслы. От рогатых букашек на листке и червей в траве,
от ветра, с запахом разжаренной на солнце крови сосен, от редких,
припозднившихся нежных ландышей и молодых побегов, выброшенных
подлеском. Неотвратимо и совершенно бесплатно счастлив, и не надо
ни шмоток, ни баб, ни денег, ни фальшивого уважения и того подобия
почёта, что имел Алексей Петрович прежде. Купить бы новую колыбу,
да в ней осесть сиднем, жить охотой, быть безусловно, бесплатно,
бесконечно счастливым, БББС.