Широкоплечая фигура Жоры исчезла за поворотом. Бакалавр не спеша
докурил сигарету, потом, растоптав короткий окурок,
скомандовал:
— Горлохват, бери с собой пятёрку Бивня, своих, и отправляйтесь
на хазу у Матрёны, там ждите сигнала.
— Понял, — Горлохват телосложением чем-то напоминал Юргена, но
глаза у него были не оловянные, как у пахана, а жгуче-чёрные, да и
эмоционален он был не в меру, хотя, дело своё знал туго. И, если
надо было какому фраеру шейку его куриную свернуть, то лучше
Горлохвата исполнителя было не найти. Да и что греха таить, любил
он это дело.
— А я тут побуду с Фомичом и Квёлым, — продолжил Бакалавр, —
посмотрим, как Жора обернётся.
— Добро, — Горлохват поднялся и пихнул локтем сидящего рядом
жлоба, — давай, Бивень, харош рассиживаться, поднимай своих и на
выход. Жду вас на улице…
Когда Горлохват и его люди ушли, Бакалавр развернулся к двоим
оставшимся:
— Так, ребятушки, — начал он объяснять ситуацию своим ближайшим
корешам, — дело пахнет керосином. Я бы даже сказал, воняет, — он
ухмыльнулся и обвёл взглядом внимательно слушающих подельников.
Они работали в связке с Бакалавром уже несколько лет, и
безоговорочно доверяли ему принятие важных решений.
— К Матрёне мы с вами не поёдём, — голос его звучал ровно и
спокойно, — слишком уж много народу про эту хазу знает.
— А куда тогда подадимся? — спросил Фомич.
Нет, Фомич, это было не его отчество. Батюшку Фомича звали
Евстратием. А кликуху «Фомич» он приобрёл потому, что не
расставался никогда со своим любимым универсальным орудием, фомкой.
Фомкой он мог и пиво открыть, и самый навороченный сейф.
Само собой, для вскрытия сейфов он не только фомку использовал,
у него был волшебный чемоданчик, где хранились затейливые отмычки,
хитрая электроника и много ещё чего. Но с фомкой своей он не
расставался никогда.
— Есть у меня на примете местечко надёжное, — Бакалавр хитро
ухмыльнулся, — ни в жисть никто не догадается, где мы с вами
затихаримся. Только вы это, слушайте, что я говорю, и тогда у нас
свами всё будет тип-топ. Ферштеен?
И да, ещё одной причиной того, почему Бакалавра звали
Бакалавром, была его страсть ввернуть в разговор, как бы между
делом, какое-нибудь непонятное иностранное словцо.
— Всё ясно, — ответил за себя и за Фомича Квёлый.
Квёлым прозвали его за вечно-сонный облик. Даже если он куда-то
шёл, то у окружающих создавалось впечатление, что он спит на ходу.
Крепко так спит.