Два образа – потому
что мне нравились сразу две девчонки: Катька Татаренко и Алиска Немцова. Я
никак не мог выбрать, кто из них больше. Впрочем, это не имело никакого
значения, потому что ни та ни другая не обращали на меня внимания. На меня
вообще обращали внимание только потому, что я был клоуном. Точнее, не был, а
казался. Маска тотального стебальщика и зубоскала мне не особо нравилась, но за
семь лет она приросла так, что хрен отдерешь.
В эту школу я
пришел в третьем классе, когда мы переехали в Шувалово из Красного села. С
пригородного юга на городской север – как будто в другую страну. В старом
классе на физре стоял третьим с конца, а в новом оказался из пацанов самым
мелким. Да еще в очках, да еще со скобками на зубах. А вишенкой на торте –
Иннокентий! Назвали меня так в честь какого-то знаменитого родственника,
которого я никогда не видел. Ну и понеслось – дразнили и чморили все, без
исключения. Кеший, Леший, Попугай... Леший и Попугай со временем отвалились, а
Кеший прирос намертво, так я им и остался.
Сначала я плакал.
Не в школе, конечно, дома. В старой такого не было, мы почти всем классом
пришли из садика, где я был Кешенькой, Кешей. Там меня любили, и я со всеми
дружил.
Ну смеются, утешала
бабушка, глупые они, что поделаешь. И ты смейся в ответ. Скучно дразнить того,
кто не обижается.
Я взял это на
заметку. Дразнили меня – я лыбился, как дурачок, и кусал в ответ. Без злости,
но ощутимо. Потихоньку буллить перестали, но воспринимали исключительно как
шута. Зубы выправились, косоглазие тоже, но я все равно был мелким ботаном.
Девчонки от меня шарахались.
По Машке Маликовой
я вздыхал издали, а вот Таньку Лосеву из параллельного даже пытался пригласить
в кино, но она отказалась. Сказала, над ней будут смеяться, потому что я ей по
плечо. Преувеличила, немного, конечно, но да, я был заметно ниже. Расти начал
только классу к восьмому. Гулливером не стал, но в средний рост вполне
вписался.
Катька была
красавицей и круглой отличницей, рыдающей из-за четверок. И старостой. Ее не
слишком любили в классе по причине повышенной душности, а мне она все равно
нравилась. И было ее немного жаль. Хотелось сказать: «Кать, ну что ж ты так
загоняешься-то? Оглянешься потом, а жизнь прошла мимо, потраченная на золотую
медаль, на красный диплом, на диссертацию». Но ловил ее холодный взгляд, и
слова застревали в глотке.