Если часам на руке верить, то я у
местного пруда пол сотни минут ещё не гуляю, а кажется — здесь я
чуть ли не родился. Павел Павлович сюда меня отправил.
Сформулировал всё он культурно, но смысл сказанного был — не надо
мне в лаборатории находиться, под руку ему лезть, да и здоровее я
на берегу буду. В лаборатории всякое случиться может.
Вчера вечером инженер-металлург
осколки только органолептически исследовал — сытыми глазами после
ужина на них посмотрел, пальчиком по ним постучал. Лизнул даже. Вот
на зуб не пробовал — чего не было, того не было.
— Необычный металл. Никогда с таким
не сталкивался.
Осколки, после этого предварительного
заключения, Павлом Павловичем мне были возвращены. Какого-либо
особенного интереса они у инженера-металлурга не вызвали.
Я-то что в стойку встал? Больше всех
мне надо?
Но, уж коли ехал сюда почти за
восемьдесят верст, поживу тут до завтра и дождусь результатов
лабораторного исследования. Мне ещё и Людмиле Константиновне ответ
давать, есть ли какое-то основание для того, что чужими они ей
кажутся, нехорошими по какой-то там ауре.
Пруд у поселка Белохолуницкого совсем
не маленький. Своим появлением в середине восемнадцатого века он
обязан всё тому же заводу, на который я приехал. В Вятской губернии
больше его пруда нет. Про всё это мне опять же Павел Павлович
рассказал, когда на бережок к водной глади выпроваживал.
Я уж и покурил, и на рыбаков
посмотрел. Нет, на берегу с удочками никого не было, до такого
народ тут ещё не докатился, а вот на лодках откуда-то с пруда с
уловом несколько человек возвратилось.
Не пора мне уже к Павлу
Павловичу?
Стрелки к циферблату как прилипли.
Секундная и то спит на ходу.
Нет, до полудня мне погулять
велено…
Тут моё внимание привлек необычный
головной убор одного из рыбаков. Это была… драгунская латунная
каска времен Наполеоновских войн с высоким гребнем. Плюмаж из
конского хвоста у каски отсутствовал, как и часть козырька.
Пока рыбак привязывал свою лодку, я
подошел к нему. Решил поинтересоваться, откуда у мужика такая
вещица.
— Где драгунским шлемом разжились,
уважаемый. — я кивнул на поблескивающий на солнце головной
убор.
— Из пруда. От шаромыжников
остался.
Многословием рыбак не отличался.
— Откуда тут французы? — удивился
я.
Слово «шаромыжник» мне было известно.
Пошло оно от пленных армии Наполеона, которые просили еду и одежду
у крестьян, обращаясь к ним «шер ами», то есть «дорогой друг». Вот
этих побирающихся французов и всех прочих неудавшихся завоевателей
России шаромыжниками и называли.