Эта мысль пробудила воспоминания.
«Дикая кошка», – назвал её Кнэф, разглядывая в зеркало на стене гостиной царапины. И добавил: «Не думал, что ты такая горячая». А Бера засмеялась. Сейчас она жгуче покраснела от воспоминаний об этом. И ещё сильнее – вспомнив, что Кнэф ел с низа её живота клубнику.
– Кошмар его побери, – Бера закрыла лицо руками: она же не такая развратная.
Она не могла себя так вести.
Но память говорила другое… И Бера пожалела, что та вернулась…
Бера вышла из Стражериума, не замечая, как мерцают в свете заходящего солнца статуи легендарных стражей, хотя это зрелище завораживало её с детства и даже теперь, после двух лет обучения и года службы. Бера брела, не слыша окликов дежурных, пытавшихся ей что-то втолковать.
Если бы кто остановил её и попытался заговорить, она не смогла бы понять чужих слов – так разрывалось её сердце.
На улицах Гатарха зажигали фонари, на тонких шпилях наливались алым светом защитные руны.
Небо почернело. Бера шла и шла, отстранённо думая, что разверзшуюся в груди пустоту надо чем-то залить, а из головы вытравить надменную речь Ёфура: «Бера, неужели ты до сих пор не наигралась? Все эти забеги в Пустошь, попытки казаться сильной, это место в отряде – прекрати позорить себя и семью. Девушке не место среди стражей. Пора бы это понять. Ты для отряда – обуза. Слабость. Ты ставишь всех нас под угрозу самим своим присутствием».
Стиснув виски, Бера прислонилась к стене дома: шершавой, колющей скорлупками штукатурки. Впервые до неё стало доходить, что она забрела в нижний город – бедный квартал у городской стены, прибежище нищих и преступников. Но ей не было страшно, наоборот – опасность смягчала боль.
Через перекрёсток от места, где Бера привалилась к дому, скрипуче отворилась дверь. Свет и хриплое пение выплеснулись из приземистого строения. Ветер подхватил запахи пережаренной еды, жгучего перца и перегара.
И Бера направилась туда.
Здравомыслящая её часть, сохранившая немного от воспитанной леди, требовала опомниться и уйти. Но Бера оттолкнула с дороги пьянчужку в лохмотьях и протопала к стойке.
– Чего покрепче! – Бера перекричала подвывания компании за столиком, которое те ошибочно принимали за пение.
Сутулый старик за стойкой просверлил взглядом серебряный значок стража на груди Беры, нахмурил монолитную бровь и вытащил из-под прилавка большую деревянную кружку.