– Какой-нибудь одержимый бомж
прикопал, – высказался я.
– Думаю, ты даже точно знаешь, какой,
– мрачно отозвался Валера. – Но это же не имеет значения?
– Не-а, – покачал головой я. – Мужика
явно порвал соломонист.
Я воздел указательный палец, направив
его в сторону гексаграммы на внутренней стороне эстакады.
– А с каких пор эти сектанты,
последователи царя Соломона, по потолкам лазать стали? – озадачился
Валера.
Я решил считать вопрос риторическим.
И так ясно, что убийца одержимый. Но вот сектантами я бы
соломонистов называть не стал. Разве что в том плане, что их
религиозный орден не признан официально, так что формально – да,
секта. Только клал я на эти формальности большую вонючую кучу.
По моему мнению, сектанты – это те,
кто исповедует всякие дебильные принципы или совершает бесполезные
и бессмысленные ритуалы. Вроде тех придурков, которые полностью
отказываются от магии, а супружеский долг с женой исполняют только
в темноте и под одеялом. Или искренне верят в духов предков и
пляшут вокруг деревянных идолов, призывая помощь давно почившей
родни.
А вот у соломонистов всё реально и
всерьёз. Чего стоит только их золотая кровь... Дорого стоит, на
самом деле, в буквальном смысле! Тысяч триста за пробирку. Зато на
её основе можно создать лекарство, снижающее процент одержимости –
ну, пока он не превысил определённый предел. Эх, жаль, с эстакады
кровь, которой намалёвана шестиконечная звезда, соскрести не
получится.
Так-то печать Соломона вообще
распространённый символ, применяемый для сдерживания одержимости. У
меня и татуха с ним на левом бедре есть. И на перстнях с печатками
на обеих руках тот же знак. Зарядишь таким буйному одержимому в
лобежник, да и вяжи его потом тёпленьким. Ну, тут опять же многое
от стадии одержимости и степени агрессии зависит, конечно. Да и сам
по себе удар в лобежник тяжёлым перстнем тоже способствует.
– Так как ты здесь оказался, Кир? –
всё же решил докопаться до меня Валера.
– Шёл себе, а тут вдруг отлить резко
приспичило, хоть в штаны пруди, – пожал плечами я. – Вот и полез в
кусты. А тут, вон оно.
– Твой юмор – это просто кринж, Кир,
– воздохнул Валера.
– Не, кринж – это говорить «кринж» на
четвёртом десятке лет, Валер, – покачал головой я. – Взрослеть
пора. А не перенимать лексикон своего пацана. Всё равно на одном
языке с ним говорить не сможешь. И для него такие слова от батьки –
тоже кринж. А уж если при его друзьях так скажешь...