Едва ступив на мостки, Ирга опустилась на колени и теменем коснулась заусенчатых досок.
– Прости, матушка Жаба, что тревожу тебя в неурочный час. Не серчай, пропусти.
Тут бы ещё угощения поднести, да взять с собой хоть что девка не догадалась, и теперь с пустым животом пришлось остаться не только старой Жабе, но и ей самой.
Небесное светило висело над краем острова низёхонько, вот-вот нырнёт в озеро, а в воду с него капало и расходилось кругами тревожное алое зарево. Не к добру! В Гадючьем яре уже возжигали костры, затягивали песни, мерялись, кто резвее прыгает. Скроется солнце – пойдёт настоящее веселие. Никто, окромя Ирги, не видал дурного знамения.
– На что серчаешь, Светило небесное? – вполголоса спросила она, щурясь на раскалённый уголёк.
Тот перед сном утирался кружевными облаками и ничего не ответил. А что ему отвечать? Ирга покачала головой.
Яровчан на большой земле не так что бы особо любили. Всё-то у них не как у людей! Вот и погост на острове заложили такой, что пришлый человек трижды плюнет да и обернётся вокруг оси. Ирга же иного не знала. Ей думалось, что иначе родичей в Тень провожать и нельзя, только как дома заведено. Ну да всякому кажется, что его-то деды верные обычаи блюли. Впрочем, когда мостки подвели девку к серёдке топей, где земля ходила ходуном подобно водной глади, поёжилась даже Ирга. Всё ж на ночь глядя мертвецов будить не след. Уж не о том ли предупреждало солнышко? Но упряма Ирга была без меры и, коль уж пришла, соступила с досок в болото.
– Ну здравствуй, бабушка…
Травы на погосте не росло, один лишь мох. Ходить по нему следовало с великим уважением, даже обувку, и ту предпочитали снимать прежде, чем топтать изумрудную поляну. Потому как, если пропороть мягкое покрывало, из того, как из живого тела, текла чёрная руда. И, ежели кого угораздило в такую вот рану провалиться, то уже и не искали – трясина взяла своё.
Сюда приносили мертвецов. Клали на зелёное ложе, прощались и уходили. И через день на том месте, где лежал покойный, поднималось сухое дерево. Нынче погост там и сям вспарывали острые кроны. Ни листочка не было на них, ни ягоды, ни шишки. Но деревья росли, тянулись вверх, словно чаяли соединить небо и землю. А может так оно и было.
Своё дерево Ирга узнала сразу – на его голых ветвях колыхались белоснежные ленты. Одна, вторая, десятая – не перечесть. Такие же ленты обвивали руки бабушки Айры, когда Яровчане несли её на болота. Ирга и Василь шли тогда, прижавшись к посмертному ложу, и края длинных лент щекотали им щёки, словно бабушка утирала слёзы сирот.