– Вот ты, водяница.
Рукав балахона задрался, обнажая предплечье, опутанное выступающими зеленоватыми жилами, как паутиной.
– Принеси-ка мне мёду. Или что у вас здесь пьют?
Всё существо девки вопило, что лучше бы не перечить колдуну. Послушаться да низко поклониться, коли примет дар и отпустит восвояси. Но Ирга, злая донельзя, возьми да и ляпни:
– Сам сходи. Или ты не только безглазый, но и безногий?
Ляпнула – и обомлела. Что ж это она делает, мамочки! Чужак развернулся к ней всем телом. Вот сейчас как превратит в лягушку! Выручил брат. Сжав локоть девки, силой отвёл её себе за спину. Ирга прошипела:
– Не тронь!
Но Василь не слушал.
– Здрав будь, чужой человек, – ровно сказал он, и только Ирга заметила, как звенел от напряжения его голос. – Коли можно тебя человеком величать. Мы в Гадючьем яре обычаи чтим и гостя всегда приветим. Да только гость ты али нечисть поганая? Явился невесть откуда, не назвался, а сразу угощения требуешь.
Не зря старики учат: последнее дело колдунов злить! Проклянут, опомниться не успеешь! А этот и без безлюдской силы страшен был что чудище лесное. Что ещё натворит? Но колдун… улыбнулся. Недоброй была та улыбка, не такая, от какой на сердце легче делается. Но всё ж глубокие морщины, залёгшие меж его бровями, маленько расправились.
– А ты, стало быть, самый смелый, яровчанин?
– Смелый-не смелый, а сестру в обиду не дам, – спокойно ответил Василёк, а в зелёных глазах его вспыхнули искры. – Коли назвался гостем, так и веди себя как гость, а не как господин.
Они встали один против другого. Василь – крепкий, румяный, с огненной головой – и чужак – истощённый и бледный, словно бы больной, одноглазый, хромой, рано поседевший и куда как меньше в плечах. И, сцепись они, никто не сказал бы сразу, кто победит. К ним протолкалась, обнимая живот, Звенигласка. Встала рядом с мужем: маленькая, кругленькая, светленькая, зато злая что кошка окотившаяся!
– Только тронь! – прорычала она. И поди объясни дурёхе, что колдуну перечить что отраву хлебать!
Один удар сердца минул, второй, третий. Зелёные глаза пылали яростью, синие – решительной тревогой. В единственном чёрном же глазу чужака не было ни следа живого огня. И тогда колдун… поклонился. Низко-низко, хотя всякий понял, как непросто дался ему этот поклон, ажно косточки заскрежетали! Он коснулся ладонью мягкой травы, а после, разогнувшись, той же ладонью провёл по темени, на мгновение откинув волосы от белёсого слепого глаза. Испокон веков так божились, что не свершат зла на той земле, на которую ступили.