В пятницу приехала Мирабела, привезла гостинцев: свежей моцареллы, плавающей в литровом стеклянном бочонке с обтянутым марлей горлышком, сладкого хлеба с цукатами и миндалем, сваренных в меду апельсиновых ломтиков с корочкой. Орнела расцеловала подругу, усадила за стол, дала новую кружевную салфетку:
– Перетри чашки, Белуча, а я пойду, кофейник поставлю. Попируем с тобой!
Она вышла через кухню на подъездную дорожку, где стоял «Фиат» Мирабелы. Гаечный ключ она запасла заранее: он ждал, подсунутый под горшок с петуниями. Она быстро повернула гайки несколько раз, не до конца, так, чтобы не сразу отвалились…
Фантино пришел домой после работы раньше обычного, бледный, тусклый.
– Фантино, сладкий, что с тобой, тебе нездоровится? – спросила Орнела заботливо, перебирая пальцами его волосы, заглядывая в глаза.
– Нелуча, ты еще не знаешь? – Он отстранил ее руку, спрятал глаза. – Бела разбилась! Машину занесло на повороте. Она свалилась с обрыва.
– Как! – ахнула Орнела и заплакала. Непритворно заплакала. Как жалко было подругу! Она у нее одна была. А теперь уже не будет. Да, Орнела решила: никогда у нее подруг не будет. Горько было Орнеле.
Роскошный дворец бракосочетания на Английской набережной – бывшие великокняжеские хоромы, построенные архитектором Красновским еще в 90-е годы девятнадцатого века – был полон брачующимися.
Пары, окруженные родственниками, толпились, смущенно перешептываясь. Женихи стеснялись уходить курить, но те, у кого очередь была подальше, все-таки выходили ненадолго, торопливо пыхали «Примой», а некоторые специально купленным к случаю дорогим «Родопи»; с виноватым видом возвращались к невестам. Невесты курить не бегали, стояли неподвижно, опасливо – боялись помять наряды.
Анька в дорогом, из валютной «Березки», платье, на высоких платформах, с зачесанными назад, залитыми лаком волосами, на которые прицеплены были шиньон «ба-бетта» и капроновая фата, с голубыми, на все веко, польскими тенями и густым слоем туши на ресницах, сама себе казалась сказочной принцессой.
Стоявший рядом Ершов смущенно оглядывался, стесняясь пышности Анькиного наряда. К тому же он все время боялся, что Анька навернется с дурацких платформ.
Сам он чувствовал себя немного деревянным в темно-синем, железно отутюженном костюме, узковатом для его натренированных плеч. На костюм валютных бонов не хватило, но мать побегала, повисела на телефоне – купили в комиссионке, – не новый, зато импортный. В нем Ванька на вручение диплома ходил, а теперь вот и свадьба, так что костюмец себя оправдывал.