Потом Союз распался. Она была права, когда писала, что «жизнь изменится так резко, что ты поймешь, как хорошо, что Артём не в Ереване». Девяностые годы были в Армении страшными – землетрясение, война, блокада, массовая эмиграция. Коллеги из Испании пригласили меня, и я уехал по контракту. Черными дырами заниматься не стал, хотя пригласили меня из-за этой работы. Я сказал, что есть тема, необходимая, чтобы подойти к дырам основательно, Убедил. Впрочем, тебя не это волнует».
– Волнует, – сказал Артём, – это ведь все взаимосвязано. А… что было со мной? Что за болезнь?
– Ты, действительно, ничего не помнишь? – спросил отец и вздохнул: «Тогда ничем не могу тебе помочь. В тот день, когда я вернулся с работы, ты уже был в больнице… Ты, правда, ничего не помнишь? – переспросил он и сам же ответил, – хотя, у тебя был жар, бред, ты пролежал месяц, почти не приходя в сознание. А потом резко пошел на поправку. Вот, собственно, и все.
Артём чувствовал, что это далеко не все, но не сомневался, что больше ничего не вытянет.
– Здесь ведь очень сильная школа психоанализа, – сказал он, почему-то злорадно отметив, что отец покраснел.
– Ты совершенно здоров, – пробурчал отец.
– Значит, ты проверял, – констатировал Артём.
– Я же сказал, что мы все перепробовали.
– Ты говорил это о маме.
– Ты абсолютно здоров, – повторил отец, и было похоже, что он убеждает не столько Артёма, сколько себя.
– Тогда в чем дело? – пожал плечами Артём.
– Да, в чем дело? – перехватил инициативу отец.
– Сны, – жестко бросил Артём и посмотрел на отца. Ему был виден только профиль, потому что оба они сидели лицом к озеру. Отец сглотнул слюну и спросил:
– Вещие? О чем?
– Не знаю. О том, чтобы убить еврея.
Он увидел, как у отца в прямом смысле отвисла челюсть, и голова медленно повернулась к нему. Еще он отметил, что первый раз произнес проклятую фразу вслух.
– Почему еврея? – медленно спросил отец. И Артём, совершенно неожиданно для себя, ответил фразой из старого анекдота, точнее, ее перевернутой версией: « Ну не велосипедиста же». На удивление, до отца смысл дошел почти со скоростью света – видимо у обоих мыслительный процесс работал на пределе. Через минуту они уже ржали, как два сорванца – сработал защитный рефлекс. Оставшуюся часть вечера они провели за милой беседой, словно договорились не возвращаться к проклятой теме.