Все это, конечно, являлось устным народным творчеством чистой воды, но нисколько не уменьшало значимость реликвии – ведь не зря же мои прапрадедушки и прапрабабушки завещали своему младшему сыну или своей младшей дочери не продавать и не отдавать блюдо. То же самое говорила мне и мама… Конечно, никакой такой особенной ценности блюдо не имело (показывал я его разбиравшимся в этих делах людям), и было оно, скорее всего, самым обыкновенным ширпотребом восемнадцатого или девятнадцатого века – но чем измеряется ценность вещи? Что более ценно: новенький «мерседес» в твоем гараже – или чудом сохранившийся плюшевый медведь с оторванным ухом, без которого ты в детстве не ложился спать?.. Реликвия есть реликвия – и кто знает, не хранит ли она частицы душ предков, не приносит ли счастье в дом? Хотя какое там счастье… Отец умер от сердечного приступа, не дожив до пятидесяти, мама болела долго, угасала мучительно… И угасла… Дочка моя единственная больше не живет со мной в этой квартире…
Алена ничего о блюде не знала. Она вообще никогда им не интересовалась, принимая, наверное, за простое украшение, этакую декорацию, призванную хоть как-то оживить неприглядный вид давно нуждавшихся в замене обоев. И надо же такому случиться, что именно сегодня она случайно обратила на него внимание, а тут как раз получился у нас этот разговор…
– Понимаешь, Аленушка, – смущенно начал я, – это у меня от мамы сохранилось. Оно должно всегда оставаться в нашем роду…
Алена внезапно обхватила меня за шею обеими руками, привлекла к себе, и моя голова оказалась на ее груди.
– А разве я против, Андрей? – Она опять говорила очень серьезно. – Тут ведь многое и от тебя зависит.
Намек был, как говорится, налицо. Не намек даже – только последний идиот не догадался бы, что имеет в виду Алена, а я себя идиотом не считал. Во всяком случае, последним. И было бы совершенно неуместно отделаться здесь какой-нибудь шуточкой.
Да, действительно я мог подарить это блюдо Алене и все-таки потом оставить его у себя. У нас с ней. Для этого нужно было сделать Алене предложение – срок, отпущенный мне на сомнения и раздумья, кажется, истекал…
Она молча лежала и ждала моего ответа.
Я поднял голову, сел. Разыскал свои трусы под скомканной простыней, надел и подошел к письменному столу. Алена продолжала молчать. Что ж, она свое сказала. Теперь дело было за мной.