В общем, Дзюбу размазывали по стенке совершенно спокойно, зная, что никто и не пикнет в его защиту. Тем более что КГБ уже вызывал его следственными повестками, а Союзу писателей было поручено исключить вольнодумца из своих рядов. Дело было заурядным, решенным, обыкновенным.
То-то удивился Шевель, когда я отказался писать статью. Он звонил мне домой, напоминая, что для меня это жизненно важно и что от моего поведения зависит, поеду или не поеду я оправдывать доверие партии в американский город Нью-Йорк. Конечно, я хотел бы перекантоваться в Нью-Йорке, но не такой ценой. Шевель продолжал повторять, глядя на меня, как на полного идиота: «Да я свистну сейчас, и мне без вопросов принесет эту статью кто угодно из Союза писателей Украины». Но я не хотел быть кем угодно и не обучился носить рукописи в зубах. Тогда Шевель снизошел до уговоров. Это было интересно, потому что попутно проясняло его отношение к пишущей братии вообще. «Не валяй дурака, – говорил он. – Мы уверены, что впереди у тебя хорошая работа и большая интересная жизнь. А про мораль своих коллег писателей ты знаешь лучше меня, нет у них морали, они сочиняют что угодно и по первому зову. Никто тебя не осудит, даже признают за своего, а тебе это не вредно…» Так мы почирикали еще с недельку, и заведующий отделом пропаганды грустно констатировал вслух, что ЦК во мне ошибся, в Нью-Йорк я не поеду.
Статью написал Любомир Дмитерко, выходец с Западной Украины, которая традиционно считалась более националистической, а значит, двурушники оттуда ценились в идеологической сфере даже больше украинцев восточных. Наверное, поэтому они приходили оттуда целыми колоннами, выполняя любые партийные задания, и оправдывались друг перед другом неизменной формулой, произносимой шепотом: «Так было надо…» В общем, через два дня Дзюбу арестовали.
Чиновничья советская система давала постоянное ощущение беспрерывных покупок-продаж. Может быть, одна из главных причин, почему я принял горбачевские перемены, была связана с тем, что никто из лидеров перестройки не пробовал меня никогда ни изменить, ни купить.
В середине восьмидесятых все шло к решительным, крутым поворотам. Вскоре Дзюба будет реабилитирован и даже станет на какое-то время министром культуры независимой Украины. Часть партначальников погрузится в тихий маразм, другая часть ринется на службу другим идеям. Но пока еще ничего этого не было и всемогущий украинский начальник Владимир Щербицкий ничего об этом не знал. В начале 1986 года он собрал у себя в кабинете самых известных украинских писателей. Партийный вождь сказал, что хотел бы с нами посоветоваться, кто будет председателем республиканского писательского Союза после очередного съезда, предполагавшегося через несколько месяцев. «Конечно же, будут выборы, – сказал Щербицкий. – Но у нас плановое хозяйство. Вы понимаете…» Все понимали. Затем Щербицкий вдруг взглянул на меня и произнес странную фразу: «А ты, Коротич, что, в Москву собрался? Мне Горбачев говорит – отдай Коротича…»