— Не глупи, Снежка, ты себя погубишь! — вопил Пуня, прижимая к груди толстую книгу в кожаном переплёте с голубым кристаллом посередине.
— Не тебе об этом судить! Твоё дело — за теремом приглядывать и порядок блюсти. А ну, отдай Чудопись!
— Ни за что! Всё родителям расскажу и деду! Поняла?
— Ой, напугал! — девица в ярко-голубом сарафане и расшитой жемчугами тканке, повязанной вокруг головы, угрожающе надвигалась на похожее на енота, только сильно ушастое существо, которое медленно пятилось, прижимая старинный фолиант.
— Пиф-паф! Лапы вверх! — вдруг прокричал за спиной полосатого пушистика детский голосок. Пуня от неожиданности подпрыгнул на месте и выронил драгоценную книгу.
— Иней! — енотообразный схватился за сердце, а девушка в голубом сарафане с белокурой косой ниже пояса ловко поймала толстенный фолиант. — Иней! Нельзя так пугать почтенных доброжилов! Я от страха того… — пушисто-большеухий в синих шароварах и белой рубахе-косоворотке с вышивкой, препоясанной серебристым кушаком, обречённо посмотрел вверх и скорчил рожицу, изображая внезапно приставленного.
Белокурый мальчик лет шести-семи с ярко-синими глазами виновато посмотрел на ушастого:
— Прости, Пуня. Я поиграть с тобой захотел.
— Поиграть… Чуть во Мрак не отправил! Вот расскажу о твоих проказах Бурану Морозовичу!
— Не надо, — заныл мальчик. — Иначе папа меня на Снежную Ярмарку не возьмёт, — на глаза малыша набежали крупные слёзы.
— Что за мокрота, Иней? Пуня ничего не расскажет, ведь так? — вступилась за мальчика дЕвица.
— А с тобой, Снегурочка Бурановна, у меня серьёзный разговор. Мороз Иванович строго-настрого наказал мне держать Чудопись от тебя подальше.
— Это было, когда я ещё училась в академии, а сейчас я уже берестяную грамоту получила, подтверждающую, что я овладела чудодейским ремеслом с отличием, между прочим. Перед тобой стоит настоящая чародейка зимы, волхвовательница чаромутных наук!
— Но… — попытался возразить доброжил, но девица перебила:
— Я семидесятидвухфутовый свиток защитила по призыву рун. Какой-то домовой мне не указ!
— Я не домовой, а доброжил! — от возмущения ушастый сжал чёрненькие кулачки. Больше всего Пуня обижался, когда его называли «домовым». — Злыднем бы ещё назвала, — состроил оскорблённую мордочку.
— Ну, прости. Ты самый добрый теремник на свете. Вот… — девица протянула леденец на палочке. — Возьми! Хочешь, сахарную снежинку накудесничаю?