Я уже зажмуриваюсь в ожидании резкой боли, но он лишь слегка поглаживает меня, размазывая вокруг непонятно откуда взявшуюся липкую смазку. И мне даже становится приятно от этих странных прикосновений.
Клык с удивлением отодвигается от меня и окидывает меня взглядом своих диких глаз.
— А эта пойдёт, —кидает он через плечо моей матери.
— Нет! Это Тыковка! Только не она! — начинает причитать и плакать, заламывая руки, моя мамочка. — Возьми всех остальных! Она чистая! У неё никого никогда не было! Это моя единственная дочь! — умоляет она его, но он только с усмешкой рычит в ответ:
— Ломай комедию в другом месте, Милена! — отшвыривает он её кончиком своего ботинка, когда она на коленях ползёт за ним по полу, оставляя за собой окровавленный след.
— Мамочка! — кидаюсь я к ней, но сильные руки подхватывают меня, как пушинку, и взваливают на плечи.
— У тебя нет никакой мамочки, запомни, — крепко одной рукой он сжимает мою попку под шортиками, пока уверенным шагом спускается вниз по лестнице. — Валите отсюда, шлюхи, живо! Если хотите остаться живыми! И советую найти вам другую работу. Продавщицами или курьерами! — выкрикивает он на прощание, захлопывая с размаху за собой дверь нашего «закрытого пансиона».
Подходит к припаркованному рядом джипу и швыряет меня со всей силы на заднее сидение:
— Без глупостей, ясно?! — сверлит меня своим звериным взглядом, захлопывает дверь, щёлкает замок, и он заводит мотор.
Наша машина, качнувшись, отъезжает, и я вижу, как на улицу выбегают девочки, которых я знала почти всю свою жизнь: да я только это и знала.
Не было у меня никакой другой жизни.
Они стоят жалкой кучкой, в своих трусиках и прозрачных корсетах, как вдруг я вижу, как из окон верхних этажей нашего пансиона вырывается пламя… В котором горит всё моё прошлое…
Но я не знаю, что же ждёт меня в будущем…