В тот раз я сидел на раскладушке и перелистывал «Паруса и
струны». Одна из немногих книг, захваченных мною из дома. Казалось
бы, тому, кто вырос у моря, всякие корабельные приключения должны
надоесть до зубовного скрежета, но вот не надоедали.
— Дэй, ты мне не поможешь? — Милли мельком скользнула взглядом
по обложке, но не заинтересовалась. Кажется, куда больше её
удивило, что я вообще читаю.
— А что нужно сделать? — Я отложил книгу.
— Вешалку в коридоре прибить.
— Сейчас. — Я потянулся за водолазкой, которую незадолго до того
снял и пристроил под тощую слежавшуюся подушку (девчонка и не
подумала отвернуться). Хотел собрать распущенные волосы в хвост, но
не нашёл резинку. — Идём.
Мы поднялись в квартиру. Задачка оказалась пустяковой: вбить два
гвоздя и пристроить на них доску с крючками для одежды. Кстати,
что-то тихо в доме. Вечер уже, семья большая.
— А где все?
— Мама с отцом ушли в гости, брат гуляет. А Айни в комнате телик
смотрит.
Айни звали её младшую сестру.
Я вбивал второй гвоздь, Милли наблюдала, как я работаю.
— Милли, не в службу, а в дружбу. Не найдётся резинки для волос
или шнурка? Закончу — отдам.
Она улыбнулась.
— Если хочешь, у нас дома есть хорошие ножницы. И машинка.
— Нет уж, спасибо.
— Думаешь, я не умею? — Милли решила обидеться. — Я брата
стригу. И даже отца иногда.
Встретились, называется, две логики.
Ну и как ей объяснять прикажете? Стричься я перестал незадолго
до того, как ушёл из дома. За три года скитаний по дорогам моя
грива отросла почти до лопаток. Это было... как знак начала новой
жизни, что ли. Человеку свойственно отмечать происходящие в жизни
события чем-то вещественным. Обычно покупают памятные безделушки,
фотографируются. У меня нет дома, значит, остаётся менять
собственное тело.
Вот это я и попытался ей рассказать. Не знаю, поняла ли.
Но с её настойчивостью определённо надо что-то делать. Пойти,
что ли, заявление в полицию написать?
По старой привычке я изучал окрестности любого населённого
пункта, в который меня заносило. Как только выдалось свободное
время — отправился бродить по окраинам. Обнаружил несколько
заколоченных домов, нашёл почту и управу. Оказывается, помимо
автостанции, в Эйслете была ещё и железнодорожная.
Неработающая.
Похоже, ветка утратила своё значение. Может, во время войны.
Рельсы ржавели себе, здание вокзальчика пялилось в небо проёмами
окон. С одной стороны, мне нравятся такие пейзажи, а с другой... Я
не помню войну, не могу её помнить. Я родился в последний её год.
Даже не успел застать мальчишеского восторга по отношению ко всему
армейскому. Но почему-то следы послевоенного запустения меня
цепляют, уж не знаю, чем.