Директор пребывал в настолько глубоком состоянии эмоционального
потрясения, что мысль о возможном блефе со стороны общеизвестного
тупицы Сруля даже не пришла ему в голову. Его лицо стремительно
бледнело. Он мелко подрагивал. Его рот открывался и закрывался, но
вместо оправданий оттуда выходили невразумительные звуки. Как можно
пытаться хоть что-то доказать, если в руках жиртреста неподдельная
визуальная формация?! Есть ли хоть один способ избежать
последствий?! Может, напасть на принца? Нет! Глупости! Его охрана
слишком сильна!
Мужчина боялся представить, что с ним сделают, когда об этом
узнает общественность. Вся его жизнь, все достижения и годами
зарабатываемый авторитет будут перечёркнуты. Он не желал такого
исхода!
«Боишься меня, тварь?» –
холодно усмехнулся Сруль. – «Всего лишь
одно моё слово, и королева уничтожит тебя! И хоть по тебе давно
плачет виселица, я предлагаю альтернативный вариант.»
Нулан, уже находящийся на грани обморока, ухватился за, как ему
показалось, единственную спасительную соломинку: «К-какой?!»
«Ты выполнишь три моих
условия!» – с апломбом произнес юноша и начал выставлять
пальцы. – «Первое – ты завяжешь с этой
хернёй раз и навсегда. Увижу хоть намёк на возвращение твоих
пристрастий – казню к чёрту. Второе – ты дашь понять всем в школе,
в том числе учителям, что отныне Франц неприкасаем, иначе они будут
иметь дело с тобой. В особенности сделай что-нибудь со своей
психованной дочуркой, которая уже избила его до
полусмерти.»
«Моя дочь избила Франца?!» –
ахнул Нулан.
Сруль невозмутимо продолжил: «Третье
– ты и твоя жена оставите подписи и печати со следом своей энергии
здесь.» – он взял со стола чистый лист бумаги и ручкой
начертил внизу две линии.
Директор с замешательством смотрел на белый лист. Он полностью
понимал и принимал первые два пункта условий, но третий?
«Ваше высочество… зачем вам подписи
и печати?» – спросил он дрожащим голосом.
«Тебя это ебать не должно!» –
завопил монобровый парень, будто и сам не знал ответ.
Нулан сглотнул, набрался смелости и настоял на своём:
«Н-но я не могу оставить подписи, не
зная, как они будут использованы! Вы же можете написать на листе
что угодно!»
Толстяк ненадолго призадумался, а затем с раздражением
поморщился: «Воспринимай это как рычаг
для давления, вот.»