Когда я родилась, ей исполнилось сорок три.
Через семь лет, перед первым классом, мы поехали к тете на юбилей. Она жила у моря, мы останавливались у нее каждый год и месяц я купалась, бегала по пляжу и собирала ракушки. Это было самое счастливое воспоминание из детства.
До города, в котором жила тетя, оставалось всего немного, и папа, несмотря на то, что был поздний вечер, решил поднажать. Моросил мелкий дождь, я спала на заднем сидении, обнявшись с мягким медведем, с которым не расставалась.
А дальше — дальше была авария. Все, что я запомнила о ней — громкий скрежет металла, а потом наша машина перевернулась, и мир замелькал, встав с ног на голову несколько раз подряд.
Пахло гарью и чем-то неприятным, от этого запаха сжимался предательски желудок и становилось страшно. Мою левую ногу зажало между сидениями, лодыжка попала как в тиски, я не могла ею пошевелить.
— Мам, — позвала я, боясь расплакаться, — пап! Нога!
Но ответить было уже некому.
Я осталась жить с тетей Милой.
Она заменила мне и мать, и отца, своих детей у нее не было. Тетя заплетала мне косы, учила играть на пианино, на утренниках всегда сидела на первом ряду и громче всех хлопала.
Тетя Мила окружала меня любовью, как могла и я любила и ценила ее в ответ. Но пару лет назад ее поведение изменилось. Она стала забывать, куда кладет вещи, могла выйти на улицу в ночной рубашке. Аппетит стал неуемным, а в речи проскальзывали странные фразы.
О том, что тетя медленно сходит с ума, первым мне сказал молодой терапевт, заменявший участкового врача.
Я помню его жалостливый взгляд и слова:
— Дальше будет только хуже. Послушайте, можно сдать ее в лечебницу, переведете туда пенсию, за ней будет осуществляться уход…
Я жмурюсь сильно-сильно, чтобы его слова не проникали внутрь меня, не отравляли своим ядом. Как это — сдать в лечебницу? Как больное животное? Она же человек? Она воспитала меня, учила писать, читать, она ночами шила наряды для моих кукол, и не у кого во дворе больше не было таких красивых игрушек.
— Нет-нет, — говорю я, отступая, пока лопатки не касаются стены, — нет.
Терапевт пожимает плечами:
— Дело ваше, никто не заставляет.
Жить с тетей стало тяжело.
Ей всегда хотелось есть, чувства насыщения она не испытывала, а еще тетя стала очень подозрительной. Мне она не доверяет, ей всегда кажется, что я пытаюсь обмануть ее, «сжить со свету». Об этом она рассказывает соседским бабушкам, почтальону, участковому, любому человеку, готовому ее выслушать. А еще тетя потихоньку распродает вещи из дома.