Куда! они уже слишком расходились… Я сама была как на иголках; но чем серьезнее и внушительнее я на них смотрела, тем более они проказничали и трунили над артистами, действительно чересчур плохими. Наконец, во избежание публичного скандала, я вынуждена была уехать прежде конца, забравши их всех с собою.
В июне мы предприняли длинное путешествие в Оберланд с детьми великой княгини. Первая станция для ночлега была назначена в Веве, в известном отеле Monnet.
Едва мы уселись за стол, как кельнер пришел мне объявить таинственным тоном, что кто-то дожидается меня внизу… Догадавшись, в чем дело, я быстро спустилась в залу, посреди которой стояли опять они – окутанные в длинные плащи, с перьями на фантастических шляпах. Ноты лежали на полу – по примеру странствующих музыкантов, а инструменты заменялись палками. При моем появлении раздалась невыразимая какофония – истинно un tapage infernal[191] или кошачий концерт. Голоса и палки действовали взапуски. Я чуть не умерла со смеху, а великокняжеские дети не могли утешиться, что не присутствовали при этом представлении.
После нескольких дней странствования по горам и по долам мы наконец очутились в Люцерне, и тут нежданно-негаданно опять явился Лев, как будто вырос из земли.
Он прибыл в Люцерн двумя днями ранее нас и уже успел пройти через целую драму, рассказ о которой появился после в печати под заглавием «Записки князя Нехлюдова»[192]. Лев был страшно возбужден и пылал негодованием.
Вот что мы узнали от него и что случилось накануне. Какой-то бродячий музыкант играл очень долго под балконом Швейцергофа, на котором расположилось весьма порядочное общество. Все слушали артиста с удовольствием; но когда он поднял шляпу для получения награды, никто не бросил ему ни единого су; факт, конечно, некрасивый, но которому Лев Николаевич придавал чуть ли не преступные размеры.
Чтобы отомстить расфранченной публике, он на ее глазах схватил музыканта под руку, посадил его с собою за стол и приказал подать ужин с шампанским[193]. Едва ли публика да и сам бедный музыкант поняли всю иронию этого действия.
В этой черте проявился зараз писатель и человек.
Впечатления его были до того сильны, что они невольно прививались и к другим. Даже дети живо заинтересовались этим приключением и, полюбивши Льва Николаевича, умоляли нас пригласить его на наш пароход, чтобы вместе продолжать путешествие, что и совершилось, к общему удовольствию. Они и до сих пор помнят, как он их забавлял и какое неимоверное количество вишен он мог поглощать.