по приезде домой имели удовольствие рассказывать своим и односельцам о своих путевых впечатлениях.
Лев Николаевич привез с собою лошадиный бурдюк с ферментом для кумысной закваски. Выбрав из своего косяка отборную кобылицу, пустил ее на сочную траву, а приставленный к ней человек в положенные часы доил ее, а весь удой молока сливал в бурдюк, стоявший внизу в приезжей комнате, где отстаивался. По истечении некоторого времени получался кисловатый, освежающий напиток, которым Лев Николаевич, восхищаясь, продолжал пользоваться, охотно угощая им своих гостей.
Жалоб на кашель и предрасположение к чахотке как и не бывало, точно рукой сняло, и с новой энергией он взялся за свой прежний труд. Школа, журнал, разные художественные планы с вновь назревавшим в его голове романом «Декабристы» заняли все его внимание. ‹…›
VI
В одну из суббот съехавшиеся студенты-учителя узнали, что к Льву Николаевичу приехали гости. Не желая отрывать его от обязанностей хозяина, мы просидели в школьном здании некоторое время за беседой, за чтением газет и журналов. Наконец появился в учительской Алексей[263], камердинер Льва Николаевича, и изрек:
– Кушанье подано, граф приказали просить пожаловать к обеду.
– Алексей Степанович, – обратился к нему Сердобольский, – я слышал, к вам гости приехали, а можно знать, кто такие?
– Из Москвы давние знакомые графа, барышни Берс пожаловали с матушкой и с сынком[264].
И добавил внушительно:
– Пожалуйте, граф ждут.
Отвыкнув от салонной жизни, от светской болтовни, порвав связи с цивилизацией, с барством, с разными утонченными вежливостями, мы подбирали благовидный повод, чтобы не идти.
– Знаете ли, Алексей Степанович, извинитесь перед Татьяной Александровной[265] и графом, скажите, что я скоро еду в Головеньковскую школу, а потому на обеде быть не могу, а вот если бы Алексей Степанович прислал что-нибудь перекусить перед отъездом, то я не отказался бы; было бы совсем кстати подкрепиться в дорогу, – заметил Сердобольский.
– Да, да, и мы тоже, и мы тоже, – подхватила вся компания, – передайте, что сегодня же мы разъезжаемся по школам, удобнее было бы прислать сюда.
– Как прикажете, – невозмутимо заметил верный слуга и ушел.
Учителя так отстали от городского общества, так одичали, что стеснялись светского общества и чувствовали себя не в авантаже. К тому же и костюм их в деревенской глуши значительно поистрепался и требовал усердной починки и чистки. В обыкновенное время Лев Николаевич служил нам примером, и мы не стеснялись костюмом, ходили в поддевках, в блузах, в кафтанах, в кумачовых рубашках. А тут выступать перед столичными, светскими барышнями в виде интеллигента-мужика, – ни боже мой, ни за что! Лучше совсем не показываться, чем вызывать чувство сожаления и сострадания к этим бедным студентам-учителям.