Если что меня в Оле и напрягает, то это некоторый синдром поиска
глубинного смысла, что ли. Любит она порассуждать о высоких
материях. Потому возражаю:
— Многим людям Одарение принесло не только радость.
— Разумеется, — Оля мягко улыбается. — Но тем важнее не забывать
о радости, понимаешь, Саша? Семнадцатое декабря я помню прежде
всего как день, когда тяжелые, безнадежные даже больные стали
вставать с коек полностью здоровыми. Через час в отделении остались
в основном выздоравливающие — те, кто и так уже почти поправился и
мечтал теперь о чем-то другом. И тогда же я поняла, что могу
забирать у людей боль — даже у тех, на кого обезболивающие уже не
действуют или им нельзя по каким-то показаниям. Стала звонить мужу,
чтобы рассказать об этом — но трубку он не брал…
— Мне очень жаль, — накрываю руку Оли своей. Ее пальцы намного
теплее моих.
— Спасибо. Я это уже пережила. Мы с Федей пережили. Если бы не
Федя, я бы, наверно, не справилась. Но нужно было оставаться
сильной, чтобы от всего его защитить. И меня поддерживало знание
обо всем хорошем, что произошло и в этот день, и потом. Надеюсь,
что в следующий раз хорошего будет больше.
— Ты веришь, что будет Повтор?
— Надеюсь, что однажды он случится. Но это не зависит от нас. А
вот что зависит — второе Одарение окажется лучше первого. Потому
что мы сами станем лучше.
Хмыкаю:
— Твоими бы устами да мед пить…
Перед глазами всплывает жирная харя бандита Рязанцева и его
«сильный жрет слабых, Саня». Вот уж о ком в последнюю очередь
хочется сейчас думать…
Снова доходим до Олиного подъезда. Она открывает сумочку, чтобы
достать ключи, дергает слишком сильно — и тонкий ремешок рвется,
сумочка падает на землю. Быстро поднимаю ее, осматриваю
повреждения:
— Кожа порвалась, вот тут. Наверно, давно уже перетерлась. Не
расстраивайся. Хочешь, я ее маме своей отнесу? У нее Дар к починке
предметов. Будет лучше, чем новая.
— А это твою маму… не затруднит?
— Да что ты, Оленька! Она только рада будет. Любит чувствовать
себя полезной.
Оля окидывает меня долгим взглядом и, кажется, августовский
вечер становится теплее.
— Вечно-то ты думаешь о других, Саша…
— О, не всегда.
Обнимаю ее, и она тянется мне навстречу. Кладу руку ей на
затылок. Медленно, осторожно целую в мягкие губы, и она отвечает,
сперва робко, а потом уже так, что мое тело реагирует с
энтузиазмом. Наверняка Оля это чувствует — мы довольно легко одеты.
Однако отстраняется она не сразу и только чтобы сказать: