Поздней ночью, принеся домой скудный заработок, я зажигал
керосиновую лампу. И, борясь со смертельной усталостью, с трудом
осиливал несколько страниц, прежде чем, в измождении, рухнуть на
скрипучее ложе. Недолгий, исполненный смутной тревоги сон неизменно
обрывался на рассвете касанием материнской руки.
Как известно, самые яркие впечатления, будь то восторг или ужас,
приходят к нам в юном возрасте, и остаются на всю жизнь. Даже если
люди не способны оценить этот дар по достоинству. Так и я до сих
пор ясно помню тот миг, когда, едва закрылась дверь, оставленные
родителем вещицы, приковали к себе всё моё внимание.
Сперва я не решался к ним прикоснуться, улавливая исходящую от
них ауру неизъяснимой тайны. Это было нечто на самой грани
восприятия, ускользающее от точного определения, но неумолимо
будоражащее смутные глубины естества. Не хватает слов, чтобы
описать то чувство - прошло слишком много лет.
Мои воспоминания поблёкли, словно черно-белые гравюры,
испорченные сыростью и тленом. Знакомые контуры тускнеют и
размываются, и уже не понять, было ли это творением искусного
мастера, отобразившего реальность, или просто иллюзией,
свойственной юности.
Размером фигурки были дюйма эдак в три-четыре, на ощупь холодные
и тяжёлые, словно высеченные из камня. Но куда более увесистые, чем
можно было ожидать от столь миниатюрных изделий.
Первая изображала приземистое, покрытое косматой шерстью
существо, вторая - прямоходящую ящерицу с пятнистой кожей и
массивными челюстями. Третья походила на фарфоровую куклу, какими
играют дети богатых горожан. Долго я отгонял от себя эту мысль,
полагая её нелепой причудой больного ума, но постепенно начал
замечать, что эти создания неизвестного мастера медленно, почти
незаметно, но меняются.
Сперва изменения были едва различимы, но месяц за месяцем, их
черты претерпевали тонкие трансформации, становясь всё более
чуждыми и пугающими. Менялся наклон головы и положение конечностей,
углы и изгибы их тел смещались.
Порой казалось, что статуэтки то увеличиваются, то уменьшаются
на долю дюйма. Более того, случалось, что я оставлял их поутру в
одном углу комнаты, а вечером они оказывались совсем в другом
месте. Хотя мать и сестра клялись, что не прикасались к ним в моё
отсутствие.
Поначалу эти необъяснимые происшествия повергали меня в
неподдельный ужас. Гнетущую тревогу и бешеный стук сердца сменяли
приступы всепоглощающей паники, какие я пытался подавить силой
воли. Мало-помалу, однако, я проникся горьким осознанием своей
ничтожности. К чему исследовать бесконечность, если я бессилен
отгадать загадку в собственном доме?