Я почти ослепла и ничего не слышу из-за гула крови в ушах. Во мне клокочут гнев и обида. А ещё осознание полной беспомощности и бесправия: себя, Юльки и всех, для кого «Огонёк» был не просто известной на весь город кафейней.
Мы потеряли не только работу. Мы потеряли дом.
2. Глава 2
Коробка с пластырями лежит на кухне в верхнем выдвижном ящике. Я – та, кто их туда положил, и я же пользовалась ими в последний раз. Они меньше по размеру, чем обычно, и на них нарисованы динозавры. Будь Маруся постарше, предпочла бы кукол, но для трёхлетки пока без разницы синий у неё на голове бант или красный; динозавры на пластыре, который наклеивают на разбитую коленку, или Эльза с Анной.
Мне – тоже, хоть я и значительно её старше. Впрочем, когда Марусина мама льёт мне на ссадины перекись, воплю я так же.
– Тише, тише, – шипит в ответ Юлька и так же, как и дочери, дует на мои многострадальные коленки.
Тише мне сложно. Я цветасто ругаюсь, когда бесцветная жидкость пенится, разъедая запёкшуюся кровь. Одна радость: Юлька предусмотрительно отправила Марусю к соседке, и моя крестница этого не слышит.
– Тессочка, потерпи. Уже всё.
Тессочка терпит. Потому что ничего другого Тессочк не остаётся. Тессочка вообще – известная терпила. Хотя, в этом Юлька точно даст мне фору.
Я окидываю взглядом аскетичную обстановку кухни, и сердце сжимается от жалости. В доме нет ничего лишнего. Всё мало-мальски ценное давно уже продано.
– Ты действительно разрешишь им это сделать? Не станешь бороться?
Мой голос дрожит от возмущения, как и Юлькины руки, пока она осторожно наклеивает на ссадины «драконий» пластырь.
– С кем бороться, Тереза? С Павлом Петровичем?
Меня коробит от того, как подруга произносит наши имена: моё – с горечью, Волочкова – чуть ли не с благоговением.
– И с Павлом Петровичем, и с Иван Иванычем, и с чёртом с ладаном, – кипячусь я. – Это наследие Маруси, забыла? Эти упыри вас обеих без штанов оставили, неужели не понимаешь?!
– И что ты предлагаешь?
– Как минимум, обратиться к юристам.
– И кто в нашем городе возьмётся за это дело?
– В нашем, может, и никто. Но если…
– Нет никакого если!
Юля вскакивает с низенького табурета, сидя на котором меня врачует, и в сердцах отпихивает его ногой.
– Нет и никогда не будет «если». Ты права, я осталась без штанов – и фигурально, и буквально. Но хотя бы жива. Ты же слышала, как волочковские дела ведут? Могли и прикопать где-нибудь по-тихому. Никто ничего бы не узнал.