– Да нету, всю продали…
– А мы еще не ходили…
– Да я ж отдам, мужики! – умоляет он.
– Вон Степан с тоней пришел, у него проси…
– Степан, одолжи пару кетин, я восемь годов бабы не нюхал!.. Войди в положение, восемь годов его не чувствовал… Выручи, а?
Степан кряхтит, сопит, поднимает вверх брови в раздумье, закуривает еще одну сигарету – жаль расставаться с частью улова, пусть и небольшого, добытого тяжким трудом, притом – на бабу. Отдаст ли сторож – еще неизвестно. Но сторож – фигура на стоянке важная, глядишь, лишний раз присмотрит за добром – да мало ли…
– Выручи, Степан, деда, пока в нем возможности не упали…
Снова слышится взрыв хохота. Лицо Степана искажается ехидной усмешкой.
– Да на что тебе баба, Гаврилыч? – спрашивает он.
– Говорю же тебе, что восемь годов, как моя умерла, я ж его восемь годов не чувствовал, войди в положение…
– Ну дык и успокойся!
– Что ты, Степан, скряжничаешь? – говорит приятель. – Одолжи ты деду два «хвоста», пусть он на старости лет напоследок побалуется!
– Как-нибудь обойдусь без советчиков! – отвечает Степан. – Много вас тут советчиков выискалось…
– Степ, войди в положение, – умоляет сторож.– Я ж с пенсии отдам…
Степан сердито сплевывает, хмурится, отшвыривает сигарету и говорит:
– Ладно, дед, иди, побалуйся, если приспичило…
Кричит своему напарнику:
– Никола! Дай Гаврилычу пару «хвостов» из моей доли, самца и самку…
Дед с мешком бежит к лодке. Степан сожалеюще вздыхает, говорит:
– Самку-то зачем? И самцами бы обошлась, а то самку ей подавай… Добро такое…
– Дак ить, Степ, Танька тоже хочет икорочки покушать! – говорит кто-то из мужиков.
Дед возвращается назад, держа две рыбины в мешке. Под смешки и иронические напутствия мужиков поднимается на крыльцо, открывает дверь и скрывается в сторожке.
Наступает тишина. Вид у мужиков равнодушный, хотя они сгорают от любопытства узнать, что же там творится, хотя виду не подают.
Проходит пять минут, десять, пятнадцать… Мужики начали нервничать.
– Что он там, старый?
– Ого-го! Однако разохотился!
Вскоре из сторожки доносятся голоса: мужской – просящий, виноватый, и женский – то сердитый, то насмешливый, явно отказывающий. Затем женский голос звучит резче и непреклонней.
И вдруг открывается дверь и на пороге сторожки показывается старик. Он тут же опускается на ступеньки крылечка, плечи его опущены, а вид весь убитый. По щекам текут слезы, которых он не стыдится.