– Ну, как он, не безобразничал? – спросила Энджи у Билли, который собирался домой.
Тот угрюмо обернулся с порога, руки в карманах, и желчно переспросил:
– Не безобразничал? Еще как безобразничал. Ты посмотри, где он расселся! На моих рабочих бумагах! И всю ночь не слезал.
Сердито бурча под нос, Билли приоткрыл дверь и вышел. Энджи не могла не отметить, что он был очень осторожен и следил, чтобы котенок не выскочил наружу; дверью, впрочем, за собой он обиженно хлопнул.
– Ты что, нарочно злишь мистера Брюзгу? – спросила она у котенка.
Котенок наклонил черную головку набок и нахально высунул розовый язычок, словно отвечая: «Да, нарочно!»
Энджи приготовилась к работе и взяла его на руки, чтобы приласкать, а еще, чтобы достать из-под него нужный документ. «Ох уж этот Билли», – мысленно усмехнулась она. Ныл он виртуозно, этого не отнимешь, однако от Энджи не скрылось главное: хоть он и ворчал, но не прогнал котенка с насиженного места, не стал его тревожить. Билли выглядел суровым и держался грубовато, но в глубине души был сентиментален, хоть и не хотел бы от нее это услышать.
Билли котенка жалел, но затем пришел Мартин, второй хаддерсфилдский диктор, и Энджи обнаружила, что на некоторых кошачье обаяние действует слабее. Мартин сел за стол, поправил на носу очки с толстыми стеклами, посмотрел на клавиатуру и увидел, что там разлегся котенок – такую он теперь завел привычку. Мартин покачал головой: это его не устраивало. Он откашлялся и смущенно обратился к котенку:
– Тебе нельзя тут лежать. Ну-ка, слезай.
Котенок не сдвинулся ни на дюйм. Мартин протянул руку, нерешительно взял его, поднял и пересадил на ковер. Тот с недоумением уставился на него снизу блестящими глазами.
– Все, убирайся! – сказал Мартин. – Мне надо работать.
Но котенок продолжал смотреть, словно на свете не было ничего увлекательнее этого зрелища. Только когда Мартин на него шикнул, он решил, что это новая игра, отбежал прочь и стал очертя голову носиться по комнате. Он всюду находил новые игры.
А уж возможностей развлечься хватало. Чем больше котенок осваивался, тем смелее становился. Мебель была гимнастическим снарядом, чтобы на нее запрыгивать: в три прыжка он взлетал с пола на мягкое сиденье офисного стула, оттуда на узкий подлокотник, вытягивался там, изображая стойку на перекладине, и торжествующе приземлялся на стол, как на батут; по столу было удобно скользить, кататься и плясать рок-н-ролл; ксерокс возвышался над котенком, как небоскреб, и тот играл под ним в прятки.