Молчу. Знаю, что он ждет от меня какой-то реакции, слез, злости, понимания – чего-нибудь, а я хочу просто исчезнуть, совсем раствориться вместе со всею своей болью, и этим жаром невыносимым…
– Мне, наверное, надо теперь с нею жить… Ей рожать через пять месяцев…
Надо вдохнуть. Люди без кислорода не живут. Это хорошо. Потому что вдохнуть – ну никак.
– Ну, понимаешь, я тут подумал – может, я дом бабкин продам – и маленькую квартиру нам куплю, а то она в съемной сейчас живет…
Вдох!
– А то эту долго разменивать, да и тебя не хочу напрягать…
Выдох…
– Ну, ты чего молчишь-то?
Вдох.
Все. Уже могу.
– Я думаю, Миша. Ты все окончательно решил?
Начал снова злиться…
– Катюх, ну ты-то хоть меня не мучь! Что значит – окончательно? Как ты себе видишь это все? Леле рожать, а я что, должен отказываться от дочери? Ты же не захотела второго!
Это правда. Когда Гошке было три года, я снова забеременела. Миша работал вахтами, в недолгие пересменки «отдыхал душой» – всей компанией уезжали на охоту – рыбалку на несколько дней, привозили его частенько оттуда совершенно бесчувственным еле ковыляющие друзья. Он приходил в себя пару дней и уезжал на вахту… Я металась между деревней, где в большом доме жила моя болеющая уже тогда мама и теть Света, работой и детсадом. Когда узнала, что беременна, поняла, что просто не смогу быть везде и сразу… Такое навалилось горькое отчаяние… Наверное, надо было бросить все – и работу, и город, и Мишу – удрать в деревню и родить там, но тогда почему-то это казалось невозможным. И я пошла в больницу на операцию…
В той бесконечной гонке эти часы после наркоза в больничной палате были каким-то другим, чужим и холодным миром, деловитые медсестры, спокойные врачи, многочисленные соседки и разговоры – ни о чем и о самом страшном…
– Ой, девочки, в этот раз прям легко прошло! Прошлый раз дважды меня скоблили – думала кони двину!
…
– Чего-то бледная она лежит, эй, подруга, может, медсестру позвать?
…
– А я своему говорю – давай лучше бэху возьмем, раз уж выбор есть!
…
– Нагнали что-то сегодня народу – в палате уже дышать нечем! Эй, девки, заткнитесь все – кислород жрете немеренно!
…
– Гляньте, эй, подруга, ты куда собралась-то? Тебя же штормит еще! Оклемайся сперва – для того ж и койка дадена!
А наркоз, оказывается, обезболивает только тело. И там, внутри, поселяется то, что потом потихоньку будет шириться и болеть, противно царапать сердце и постепенно вырастет в колючее и пропитанное ядом: «Ты отказалась». И, как только открываешь глаза на этой самой кровати и понимаешь и что уже… все – внутрь вползает это самое опустошение, про которое в палате почему-то никто не говорит… И хочется унести его отсюда побыстрее, чтоб эта пустота не заполнилась техническими подробностями и фразами женщин с соседних коек…