Прибавьте к этому изящную важность обращения, с детства перенятую мною у русских вельмож и прекрасное, по моему положению, образование, и вы поймете, что в своем кругу я был достаточно заметною особой.
Некоторые, знавшие меня в ту пору, полагали, что я много мог достигнуть в военной службе. Другие говорили, что природные мои способности, родись я только в более высоком звании, позволяли мне испробовать жребий политика и дипломата. Сам же я был убежден, что мог украсить собою любое поприще.
* * *
Однажды поутру матушка с озабоченным лицом объявила, что у нее до меня есть дело.
– Готов служить вам, – отвечал я со всегдашней своей любезностью, прежде чем узнал в чем состоит оно.
Надо сказать, матушка, несмотря на то, что отец ее был простым русским лавочником и не мог дать дочери никакого сколько-нибудь приличного образования, была дамою весьма разумной и дельной. Мне было хорошо известно, что она не потребовала бы ни от меня, ни от отца ничего выходящего за пределы интересов семьи и упрочению нашего положения.
– Благодарю тебя, мой друг, – продолжала матушка, присаживаясь рядом со мной.
– Вчера виделась я с Натальей Гавриловной, и она со слезами просила меня о сестре своей Прасковье Гавриловне. Она давно больна, но еще никогда не обращалась к доктору, сколько-нибудь знающему свое дело. Муж ее скуп до крайности и пользует супругу искусством приятеля своего – цирюльника и обилием тяжелой, нездоровой пищи до которой сам большой охотник. Ты знаешь скольким обязаны мы нашему благодетелю, супруге которого приходится Наталья Гавриловна близкой родней. Я не могу сделать ей неприятность.
Я очень понимал, что отказать Наталье Гавриловне было не только не любезно, но грубо и дерзко. Было бы делом черной неблагодарности пренебречь всеми услугами, которые были оказаны моему отцу нашим благодетелем Блюментростом. Будучи вдохновителем и директором Медицинской канцелярии сей ученый муж отдал не мало энергии делу примирения и объединения представителей немецкой и русской партий в своем заведении. Чтобы сколько возможно умерить пыл честолюбивых соперников он специально ввел должности двух секретарей канцелярии— русского и немецкого. Для отца моего, поистине, было счастьем пользоваться доверием такого человека. Протекции Блюментроста были обязаны мы полученным отцом правом пользовать Эрнеста Бирона. Вторым, равным по значимости моему отцу медиком, был Карл Рейнхольд. Этот иногда бывал зван на совет самими Фишером и Сханцем, пользовавшими государыню и первых лиц двора.