На улице всегда начиналась жуткая истерика. Сестра словно терялась, всё спрашивала про свой «лесок», ее тревога росла, и она начинала орать низко, как загнанный зверь: «Обманщица! Сука!» Откуда она, будучи дошкольницей, начерпала таких слов? Как нашлась их употребить?
Успокаивались только в автобусе. Там обязательно – окно (иногда приходилось умолять, чтобы уступили место, иначе ор начинался опять). Мне было жутко обидно!..
Носом прижималась к стеклу, когда ехали мимо храма, пыталась облизать купол. Мы обе были некрещеные в детстве. Меня потом привели в церковь, а ее и затащить не смогли. Стояла, потерянная, шептала: «Нет, нет, нет».
Занавески вторили этому звуку, мешая складки, поднимая подолы, в светлом, пылающем полете.
***
Праздники всегда были чем-то омрачены. Почему же вспоминаю о них теплее, чем о проведенных вне семейного круга? Почему не хватает теперь полноты ощущений?
Страдали мы все, но страдание в детском сердце смешивалось с ожиданием волшебства – появлением новых вещей, людей, которых редко увидишь в обычные дни, да еще и нарядных, раскрашенных, торжественных; общим волнением, вкусной пищей, предчувствием забытья взрослых, их особым расположением… Свобода была в праздники, отрыв от обыденности, пустые мутные взгляды и песни.
Я ждала заветных дней со щемящим, крадущим дыхание чувством; ожидание было чуть ли не важнее самого праздника, оно выматывало жутко, но сколько искр, печалей, перебранок и скрытых, предвкушающих улыбок в нем было! Жгучая, но знакомая, родная смесь.
Сестра за неделю до впадала в еще большую отрешенность. Она отрицала то, что должно было произойти. Время для нее не существовало, любая определенность загоняла на край обрыва. Она смотрела вниз, закрывала лицо руками.
За день-два она от отчаяния решалась прыгнуть вниз и превращалась в кошку. Ее бесшумнейшие шаги пугали даже меня, не говоря о матери, которая ненавидела эту ее манеру, ругалась последними словами, еле сдерживаясь от рукоприкладства. А сестричка, коротко хихикнув, с потаенной, внеземной улыбкой убегала и пряталась на целый день, пропуская обед, ужин и затем, ближе к ночи, удивительным образом оказываясь в постели.
Накануне она начинала метаться по квартире, пыталась запирать двери, кричала, если кто-то заходил или выходил из комнаты. Ее лицо запечатывал неподдельный ужас. Потом – расслаблялась, холодела, как утопленница, забиралась под письменный стол и оттуда, повизгивая от особенно непривычных и громких звуков, встречала гостей.