Грустный, с неровной улыбкой, темными впадинами глаз, из которых шел, как из весеннего окна… свет?! Я пошатнулась, мне было дурно. Окна-окна-окна!
Он был бесстрашный и робкий. И он спросил:
– Где ваша дочь?
– У нас нет дочери, – ответили заученно. Но Я, Я была там!
– Идем, – сказала мать, и его пустили в НАШ дом.
А я не хотела его знать, не хотела, чтобы он ступал по моему полу. Почему так? Почему всё так?!.. Как мне было тогда больно, я была предана, я была больнее всех больных. Мне стало плохо, никто не заметил. Я прошла за всеми на кухню.
– Я заберу ее, – сказал он. – Я смогу. Я зарабатываю немного и…
– Ей нужно лекарства принимать, – бесцветно – отец. – Это нельзя.
– Ничего такого! – воскликнул он, но сложил руки, замкнул плечи. Смирился? Такой большой на нашей табуретке.
Они думали о себе? Конечно! Не могло быть и речи! Как бы посмотрели на них на работе? Что подумали бы соседи? «Сдали дочь наркоману». Нет, что-то здесь было еще. Деталь.
– Ей будет лучше у меня. Ей – спокойно, будто бы встретила старого знакомого.
Да! Так говорили родители мальчика. И этот говорил на языке любви.
– Невозможно, – качала головой мать.
Пересиливая желания, выворачивая себя наизнанку, – представляла я. Она бы, может, и дала согласие, но не могла. «Так не принято» – социальная псевдомораль, вбитая в голову. Роль матери не позволяла ей нарушить установленные правила. Она хотела быть матерью, как миллионы матерей. Но больше всего она хотела быть как все, не выбиваться из потока. Остаться в безопасности.
Опять звучит мотив виновности. Я, в бешенстве, тогда разложила себе это так. Сотворила полочки и поместила в них людей, как в гробики. Мне необходимо было почувствовать себя другой. Понимать, что не понимают другие. Вывести себя из их треугольника с черной дырой внутри. Но сейчас, здесь, перебрасывая себя в прошлое, я признаюсь: было что-то еще. Что я не сумела уловить, чему не научили.
А он понимал, он воспринял этот тон, он вслушался.
– Окончательно, – подтвердил отец. – Выросла бы, – добавил он вдруг. – Но она не вырастет.
Я чуть не задохнулась тогда, помню. Что за путь ей готовят? Что за судьбу за ней признают? Клянусь, я почти увидела, как ангел садится на ее плечо. Там, где она сейчас, с легким шорохом крыльев. Я была на грани истерики.
Он не смотрел на меня, никто не смотрел. Я злобно процедила: