Спускается на лифте. Звóнит. Открывает ему Алкаша: трезвый, выбритый, смурый. Морщины на цыганистой харе как будто черными нитками простеганы, глаза серьезные, с маетой. Видать, супружница контролирует, чтоб до того, как старый год провожать, никакого опохмела.
Вовка ему с порога:
– Здорово Аркадий, туда-сюда, помираю: сделай доброе дело, слётай, а? – и косарь вытаскивает.
Алкаша еще не успел варежку раскрыть, а с комнаты уже слышится:
– Кто там? – и выплывает центнер живого мяса в бигудях и в платье горохами.
Алкаша в ответку:
– Извини, так, мол, и так: сосед, закурить… – и Вована грудью заслоняет, как Александр Матросов амбразуру. Да, только это все без толку. Супруга алкашина Вовку увидала, Алкашу, благо щуплый он как глиста, от двери кормой оттерла, и говорит:
– Опять ты, грит, пришел мужика с пути сбивать? Нынче праздник великий: опять нарежетесь с утра как мерины, а вечером мне его, где искать прикажешь? Не подумал? Так, мол, и так: никаких тебе поллитр не будет. Давай, ступай, не сбивай мне мужика! – и дверь ему прямо перед носом хренак-с!
Постоял Вовка перед алкашиной дверью, репу почесал… Что делать? Побег к Сереге Кащенскому на сто тридцать третью квартиру. Позвонил-позвонил – хрена! Потом вспомнил: его же давьче на «санаторий» загорать услали.
Конец ознакомительного фрагмента.