Напротив, все то, что желание самого первого аналитика принесло в образованную им дисциплину, следует считать неустранимым. Известно – и это вовсе не порочащий его факт, – что признанности он желал более, чем чего бы то ни было другого, и уже по этой причине даже не самые амбициозные психоаналитики в своей среде ведут себя так же, как навязчивые субъекты. Другое дело, что это не касается того, что Фрейд называет ситуацией анализа. Поэтому Фрейдом с такой бережностью и были прописаны соответствующие правила поведения в аналитической ситуации, хотя сам он, как хорошо известно, никогда не был образцом ангельской терпимости, равно как и его ученики, которые благополучно перессорились, не дожидаясь его смерти.
Именно Фрейд впервые указал на то, что существует определенное место, которое можно очертить речью аналитика. Это место того самого соперничества, поиска большого Другого, который в наших глазах согрешил и поэтому будет вечно перед нами искупать свою вину. При этом в ситуации анализа можно найти другой дискурс, другое место для речи. Если невозможно полностью и навсегда избавиться от этих игр с изъяном Другого, то возможно по крайней мере начать с другого места.
Поиск места становится в клинике навязчивости вопросом кардинальной важности, и происходит это потому, что невротик навязчивости в момент прихода в анализ всегда обнаруживает себя уже в соперничестве, которого сам он как будто не начинал: он не знает, как все случилось. Ему известно лишь то, что Другой дал своей деятельностью какие-то обещания и не выполнил их, потому что о них в тот момент даже не подозревал. Самому невротику он ничего не должен. Тем не менее от молчаливых претензий со стороны последнего его это не освобождает.
Именно в анализе возникает шанс вернуться на какой-то другой уровень, где это соперничество в его символической значимости инициировано самим невротиком. Чем больше исходящий от него соблазн спровоцировать аналитика, тем ярче высветится то, что история, в которой он как будто бы не принимал участия и в которой обвинял Другого, адресована не только ему, но и всем тем, кто как будто занял пассивную позицию по отношению к творимым Другим бесчинствам. То, чего невротик навязчивости требует, – это прежде всего огласки этих бесчинств.
Все это не исключает того, что самым сокровенным желанием невротика навязчивости является занятие позиции, где он участия не принимает, – позиции, традиционно называемой позицией наблюдателя. Позицию эту принято критиковать как, во-первых, недоступную, а, во-вторых, слишком удобную – шизофренический характер некоторых образчиков постструктуралистской критики метафизики здесь становится очевиден. На деле, адресованный этой позиции этический упрек, несомненно почерпнутый из декоративного немецкого экзистенциализма, несправедлив, поскольку эта позиция, само желание ее занимать, ввергает его обсессика череду невротических страданий, о которых более или менее подробно написано в этой книге. В частности, это страдание, связанное с очень распространенным сегодня паническим синдромом с дереализацией, которым, как это ни странно, мы обязаны Декарту и той субъектности, которую он привнес на европейскую сцену.