- А вот именно потому, что откровенной Вероника не была, разговор получился пустым и неприятным, и рассказывать тут совершенно нечего, - пояснил Никита. – Так, извини, я пошумлю немного.
Он включил пилу. В замкнутом пространстве пустого сарая звук был совершенно непереносимым.
- Отлично, всё работает, - сказал Никита, выключив свой агрегат.
Он отнёс пилу к стенке, положил, прикрыл куском мешковины, а потом вернулся ко мне.
- Значит, говоришь, она плакала и одновременно была в ярости? – переспросил он, вытирая руки жуткой тряпкой, воняющей растворителем.
- Угу.
- Есть только одно правдоподобное объяснение всему, что происходит с Вероникой. Правда, когда я спрашивал её, прямого ответа не получил. Но это ничего не значит. Факты нам в помощь. А если исходить из фактов, то… - Никита задумался, глядя в сторону, вздохнул и перевёл взгляд на меня. – Я думаю, что с некоторых пор наша Вероника больше не одна.
- Подселенец?!
- Подселенка, - уточнил Никита. – Футляры используются строго по гендерной принадлежности. Так что внутри нашей Вероники, похоже, обосновалась некая дама, причём на постоянной основе.
- В смысле?
- Если бы подселенка приходила в футляр, а потом уходила и через некоторое время вновь возвращалась, Вероника на какой-то период полностью становилась бы собой. Но она ведь уже долго собой не была, так ведь?
- Так.
- Значит, подселенка не гостья, а постоянная. Вероника не смогла сопротивляться, сдалась. Она не в силах противостоять тому, что происходит, - заключил Никита мрачно.
Возразить мне было нечего.
Никита бросил тряпку туда же, поближе к пиле.
- Ну, ладно, здесь я всё закончил, - вздохнул он. – Пойдём, поваляемся.
«Поваляться» - так мы называли наши кикиморские ночные бдения. Мозг бодрствует, спать не собирается. А тело устаёт, оно же бегает туда-сюда, таскает тяжести, работает в наклонку, играет в волейбол, танцует и поёт, и всё такое прочее. Телу надо хорошо питаться и ежедневно валяться по несколько часов в полном покое на удобной поверхности, чтобы ноги уверенно носили.
- Хорошо, пойдём валяться, - согласилась я.
Мы с Никитой повернулись к двери и остановились.
В дверном проёме стояла Вероника в своём оранжевом пуховике.
- Привет, рыжая, - усмехнулся Никита. Он часто называл так Веронику, и она никогда не обижалась. Да и трудно было обижаться на Никиту. В этом беззлобном прозвище было что-то такое домашнее, будто старший брат дразнит маленькую сестрёнку.