– О-о-о, – Моисей сделал вид, что разочарован. – Молодой человек! Нет-нет, ви ничего не говог’или, а я не слышал вашего непг’офесионализма! Кому нужны деньги в Стг’ане Советов?
– Ах да… Простите. Перефразирую – чего вы хотите?
– Знаете… – задумался хозяин. – Я уже стаг’. И мне давно пог’а было бы остепениться, но всё никак не собег’усь. Мне нужна кваг’тиг’ка. Двушка поближе к центг’у. И с польской мягкой мебелью! – торопливо добавил он, видя, что я собираюсь возразить.
– Могу предложить вам только комнату в дезактивированном доме. Без мебели.
Начался торг. Даже не так – торжище.
Несколько раз я делал оскорблённый вид и собирался уходить, но Моисей неизменно меня останавливал. Несколько раз сам хозяин говорил мне немедленно покинуть его мастерскую, но позже сменял гнев на милость. Это было очень интересно, весело и познавательно, под конец мы уже бились исключительно из спортивного интереса – кто кого. И к моему стыду, последнее слово осталось всё-таки за хозяином.
Мы сошлись на однокомнатной с мебельным гарнитуром. Румынским.
– Яшенька! – крикнул Моисей куда-то вглубь мастерской. – Ехай сюда, золотой, тут есть дело.
Послышалось жужжание небольшого электродвигателя, и вскоре я увидел, кого звал хозяин.
В инвалидном кресле полубоком сидел скрюченный ребёнок лет шести. Он был невыносимо, концлагерно худ. Но не это заставило меня внутренне содрогнуться, а то, что мальчик был прикован к креслу во всех смыслах: из каждого его сустава торчал длинный провод, уходивший в какую-то странную конструкцию за его коляской. Из головы, посреди взлохмаченной копны чёрных волос, тоже торчал какой-то длинный хромированный штырь.
А ещё мальчик был совершенно слеп – белые-белые глаза, без малейшего признака радужки или зрачка.
– Что такое, дядя Моисей? – тихим голосом спросил он, въезжая, и тут же остановился. Он «смотрел» прямо на меня с видом не менее ошарашенным, чем, должно быть, был у меня сейчас. – Ой! Это ты! Я давно хотел сказать тебе спасибо!
– За что? – в горле внезапно пересохло, а в душе заворочался какой-то иррациональный страх.
– За то, что спас всех нас.
«Что? Чертовщина какая-то».
– Но я же никого не спасал, – сказал я, косясь на Моисея, который упорно прятал взгляд.
– А… Извини, – мальчик улыбнулся. Его зубы оказались неожиданно белыми и здоровыми. – Я постоянно путаю. Что нужно, дядя? – к счастью, он перевёл взгляд на Моисея.