– Он уже был мертв?
– Думаю, да. Но тело еще не остыло.
– В котором часу?
– Четыре сорок пять. Я свистком подозвал коллегу и немедленно позвонил на пост.
– Это сообщение принял я, – вмешался в разговор Невё, – и сразу же приехал.
Отделение полиции этого района находилось совсем рядом, на улице Нотр-Дам-де-Назарет. Невё продолжал:
– Я тут же попросил коллегу вызвать врача.
– Никто ничего не слышал?
– Насколько я знаю, нет.
Чуть дальше виднелась дверь с едва освещенным над ней оконцем.
– А там что?
– Дверь ведет в контору ювелирного магазина. Ею редко пользуются.
Перед выездом с набережной Орфевр Мегрэ велел передать сообщение в отдел криминалистики, и прибыли эксперты со своим оборудованием и фотоаппаратами. Как и все технические сотрудники, они занимались своим непосредственным делом, ни о чем не расспрашивали, только беспокоились, смогут ли работать в таком узком пространстве.
– А что там дальше, во дворе? – спросил Мегрэ.
– Ничего. Голые стены. Одна-единственная дверь, давно заколоченная, ведет в здание на улице Месле.
Было очевидно, что мужчину ударили ножом в спину, когда он сделал по проходу не больше десяти шагов. Кто-то бесшумно крался за ним, а никто из прохожих, двигавшихся сплошным потоком по бульвару, ничего не заметил.
– Я осмотрел его карманы и обнаружил бумажник.
Невё передал его Мегрэ. Один из криминалистов, не дожидаясь просьбы, направил на него луч лампы, намного мощнее, чем фонарик инспектора.
Бумажник был самый заурядный – не новый, но и не особо потрепанный. В нем лежало три тысячефранковых и несколько стофранковых банкнот, удостоверение на имя Луи Туре – кладовщика, проживающего в Жювизи, на улице Тополей, 37, а также избирательный бюллетень на ту же фамилию, листочек бумаги с пятью-шестью словами, написанными карандашом, и очень старая фотография маленькой девочки.
– Можно начинать?
Мегрэ кивнул. Засверкали вспышки, защелкали фотоаппараты. Толпа у входа в тупик быстро прибывала, и полиция едва сдерживала ее напор.
Затем эксперты аккуратно вынули из тела нож и положили его в специальную коробку, а труп наконец перевернули. Тогда стало видно лицо убитого мужчины, которому было между сорока и пятьюдесятью, и на нем застыло удивление.
Он не понял, что с ним произошло. Так и умер, не поняв. В этом удивлении было столько детского и так мало трагического, что у кого-то из присутствующих, невидимых в темноте, даже вырвался нервный смешок.