Ноги медсестры повинуются. Она не хочет выполнять приказ, но выполняет. Она медленно идет к выходу и открывает дверь.
- Сейчас ты выведешь меня отсюда, а затем зайдешь в туалет, и там вскроешь себе вены. Ты поняла?
- Да, - произносят губы медсестры, но сама она в панике, ее охватывает ужас. Она хочет закричать, позвать на помощь, но у нее не получается.
- Куда вы? – спрашивает постовая, и она хочет закричать: «Позвони в полицию! Меня загипнотизировали!»
Но вместо этого выдает:
- Борисыч сказал отвести эту дурочку в душ, будто мало ей раза в неделю!
Она даже слышит, как ее губы усмехаются, вот только внутри она готова рыдать. Она пытается молить о пощаде, но лишь молча следует указаниям. Сначала она выводит ее из здания, затем отдает Арине одежду одной из медсестер; ждет, пока та переодевается, садится за руль своего «Гольфа», вывозит Арину с территории, отдает ей ключи, а затем идет назад.
Спросившему о том, где ее машина, охраннику она показывает оттопыренный средний палец и запирается в туалете. Режет свои руки – вдоль, а не поперек; и, пока еще сознание ее не покинуло, пишет своей же кровью на стене: «Я плохо себя вела. Я – сорокалетняя целка».
И затем, с улыбкой на лице, но слезами в душе, ждет, когда сознание ее покинет.
Глава 6
Агния: «ты видел что сейчас в москве твориться? я новости смотрю просто в шоке!»
Сообщение улетает. Через секунду всплывает до боли полюбившееся «Панкратий пишет…»
Панкратий: «Я не смотрю новости», - наконец, приходит от него.
И немного погодя.
Панкратий: «И что творится?»
Агния: «да я в шоке ваще! прикнь тринадцать девушек найдены мертвыми прикинь!»
Агния: «в парке!»
Агния: «ваще херь какая то с этой россией. развелось психов!»
Дописав, Агния выходит из диалога, чтобы в очередной раз просмотреть фотки Панкратия. Когда он впервые написал ей неделю назад, она даже отвечать не хотела, но затем увидела его фотографию. Длинные волосы поначалу показались ей каким-то отстоем, но он вовсе не походил ни на гомика, ни на рокера. Волосы, пусть и длинные, но всегда вымытые, волнистым водопадом спадали на плечи, а аккуратненькая заостренная бородка придавала, как ей казалось, брутальности.