Боже мой, какая длинная фраза! Покуда выговорил заплетающимся
непослушным языком, выдохся, словно кросс на пятнадцать километров
пробежал.
Лидия Андреевна пожимает плечами:
— А что рассказывать? Иваныч погиб. Чернецкий тоже…
И Чернецкий мертв?
В голове пульсирует, словно над головой бьют в колокол.
Адъютант и правая рука Чекиста преставился волею Божью… так
кажется говорил Иваныч? Странно, всегда считал что этот выкормыш
системы находится в самом привилегированном положении. А
получается, что все под богом ходим…
Ах, Иваныч… Хороший был мужик. Жалко его…
Не умею плакать, как Мишка, но иногда так хочется дать волю
чувствам.
И уже ничего не сделать. Время назад не отмотаешь. Лидия
Андреевна еще что-то говорит, нужно послушать, вдруг важно?
— Петр Иванович перед смертью попросил Геймана приглядывать за
Михаилом, вот Чекист и забрал его к себе водителем.
Ага, теперь все понятно. Пусть так, это гораздо лучше, чем арест
и, тем более расстрел. А я немного оклемаюсь, и сам присмотрю за
обоими.
Еще бы понять, что за время суток за окном? Вечер? Ночь? Раннее
утро?
— Я… долго… без сознания?
— Долго, — отмахивается Лидия Андреевна, — несколько часов.
Вот тебе и на… а показалось, что прошло всего пару минут. Врут
церковники, нет никакого «того света». Не видел я ничего. Ни
тоннеля, ни друзей и родственников, бегущих навстречу, ни
счастливых моментов жизни. Последнее, что помню, это дырку на
кителе, и как «Беретту» у Мишки отобрал. А потом все, туман…
Ничто…
Стивен откинулся на небольшую подушечку и закрыл глаза. Пока
лежишь без движения, дышать легче. Видимо, организм не расходует
энергию, кислорода требуется меньше. Вот только старая дорога не
позволяет расслабиться ни на секунду, машину кидает на камнях и
ухабах.
Нужно уснуть! Ежесекундно контролировать дыхание слишком
утомительно.
Он расслабился и внезапно провалился в бездонную яму
небытия.
***
Мир съежился и стал совсем маленьким. Все, что находилось чуть
дальше — попросту не существовало. Умом Стивен понимал, что ранен,
лежит на носилках в «скорой». И что где-то там, далеко за пределами
его собственного мира, конвой пересекает Африку в бесконечном
путешествии по раскаленной пустыне. Вот только…
…его мир стал намного меньше, и в нем почти ничего не
помещалось. Не то что Африка, даже скорая с пассажирами целиком не
влезала. Оставался только он сам, со своей болью и совсем немножко
свободного пространства вокруг, примерно на расстоянии вытянутой
руки. А дальше — пустота небытия и мрак безвременья…