– А вам, Григорий Олегович, видимо, больше всех надо? – спросил
я сам себя, забираясь по колени в сугроб – нужно было проверить,
жив ли этот подснежник или уже окоченел. Оба варианта гарантировали
мне незабываемые полчаса - час общения с государственными службами.
В первом случае со службой здравоохранения, во втором –
правопорядка. И это еще, если сильно повезет. А так, кто ж ее
знает, сколько она тут лежит?
В ботинки тут же попал снег, усугубляя и без того не самые
приятные ощущения от раннего подъема, поездки в переполненном
вагоне метро и пробежки по морозной Москве до ГКБ.
– А? Чего надо? Вали на х…отсюдава! – Еле ворочая языком,
отозвалось пьяное, замерзающее тело из сугроба.
– Так, живая и в сознании. Уже неплохо, – констатировал я и
полез знакомиться с дамой ближе.
В ответ на мои тщетные попытки нащупать пульсацию шейной артерии
пьяное существо выдало еще пару «ласковых» в мой адрес. Кстати,
думаю, другие бы на моем месте тут же руки в ноги взяли бы, да
свалили, поскольку наглости пострадавшей было не занимать – ей
помогают, а она еще и матом тебя кроет. Но, то – другие. Себе я
такого позволить не мог. Почему? А хрен его знает. Не такой уж я и
хороший человек на самом деле. Для некоторых, прямо скажем, вообще
тот еще подонок. А вот в таких случаях ничего не могу с собой
поделать. Ну как тут не вмешаться? Уже, как минимум, трое мимо
прошли. Я четвертый и, если уйду, возможно, окажусь последним, кто
видел эту барышню живой. Мороз с ночи еще не ослаб. Чудо, что тетка
вообще еще дышит.
– Давно тут валяешься? – как можно небрежнее спросил я женщину,
понимая по цвету ее лица и общей заторможенности, что адекватного
ответа не дождусь. Пульса я, кстати, так и не нащупал – бомжиха
явно замерзала, хотя и сопротивлялась моим попыткам оттянуть кверху
ее веки и осмотреть зрачки. На свет, кстати, зрачки уже почти не
реагировали.
– Иди на (непечатно)… – повторила бомжиха, вяло отмахиваясь от
меня руками без перчаток. С каждым новым разом адрес, куда мне
следовало по ее разумению удалиться, она указывала все неувереннее.
Наконец, ее речь стала полностью бессвязной, а сознание
отключилось.
За то, что передо мной именно бездомная женщина говорило многое:
и ее одежда, с чужого плеча, мешковатая, грязная и слишком уж не
соответствующая сезону, и запашок, исходящий от нее, со стойкими
нотками перегара и свежеобосранным исподним. Впрочем, «запашком»
вонь, исходящую от женщины, можно было назвать лишь условно. В
последние несколько дней она явно справляла физиологические
потребности, не снимая порток.